Миссия России. В поисках русской идеи

В конце жизни Пушкин очень сблизился с императором и начал издавать журнал «Современник», в котором назвал США мертвечиной:

«Государство без полномочного монарха – автомат: много-много, если оно достигнет того, до чего достигли Соединенные Штаты. А что такое Соединенные Штаты? Мертвечина. Человек в них выветрился до того, что и яйца выеденного не стоит».

Говорят, квартира, в которой умирал поэт, была завалена его нераспроданными изданиями. Символично, что поэт, ставший искренним христианином в последние годы жизни, умирал от пули Дантеса, в фигуре которого, как в зеркале, отразилось то общество, которое от Пушкина отвернулось. Дантес был либерал, республиканец, атеист.

Перед смертью Пушкин поцеловал письмо императора. Николай I взял на себя материальные заботы о его семье – оплатил долговые обязательства поэта, устроил будущее его детей. Это неудивительно: император вообще был одним из самых известных меценатов своего времени. Он открыл Эрмитаж, поддерживал художников. Есть картина Богдана Винневальде, где император с сыном как раз изображены в мастерской художника.

Острейшим духовным поиском и в чем-то духовным надломом дышит и все написанное Лермонтовым. Его поэма «Демон» – о том, как сатана влюбился в земную женщину. Сюжет не нов в мировой литературе, но во второй половине века это самая популярная поэма в России, несмотря на цензурные ограничения.

Демонская тема, и вообще тема духовной борьбы (про что потом скажет другой великий писатель «золотого века» Достоевский: «Тут дьявол с Богом борется, а поле битвы – сердца людей») – сквозная в творчестве Лермонтова, даже совсем-совсем юного. Вот так кончается его юношеское стихотворение «Мой демон»:

И звук высоких ощущений
Он давит голосом страстей,
И муза кротких вдохновений
Страшится неземных очей.

Автору этих строк всего 15 лет! Но чтобы так чувствовать и так формулировать действие духовных законов и темных сил на душу человека, надо обладать исключительной духовной гениальностью и пророческим даром. Лермонтов явно был и носителем последнего: одно только пророчество «Настанет год, России черный год, когда царей корона упадет» чего стоит.

Но самое яркое и острое преображение пережил, похоже, Николай Гоголь. После «Ревизора» и «Мертвых душ» он – настоящая звезда эпохи, первый из, как сказали бы сейчас, лидеров общественного мнения в стране.

Николай I о «Ревизоре» сказал: «Попало всем, особенно мне». И разрешил его ставить – это тот самый суровый «деспот, цензор и тиран Палкин», по мнению многих либералов.

«Мертвые души» уже фиксировали обезверивающееся растерянное общество той поры, да и само название кричит об этом. Но после их издания начинается мучительный личностный поиск Гоголя – и его путь от сатирика к миссионеру. Вторая часть «Мертвых душ» была задумана по типу дантовской «Божественной комедии» – в первой был Ад, а теперь – Чистилище. Писатель хотел, чтобы Чичиков прошел постепенное очищение и преображение.

Но работа не шла. Гоголь поехал по России и по миру. Переломным для писателя стал 1845 год, проведенный в немецком Штутгарте. Гоголь здесь долго говеет, постится, причащается и… сжигает почти готовый второй том «Мертвых душ», который писал целых пять лет: «Благодарю Бога за посланное мне внушение. От этого труда было бы больше вреда, чем пользы».

В 1847 году он знакомится с протоиереем из Ржева Матвеем Константинопольским, священником строгой аскетической жизни. Сблизившись с ним, Гоголь оказывается под большим влиянием строгого батюшки. Отец Матвей, например, обличал Гоголя за его похвалу театру в «Переписке с друзьями». Хотя в этой книге есть утверждение, что спасение человека только в православии, отец Матвей отмечал, что книга потворствует суетным удовольствиям и принесет вред обществу, за который автор даст ответ на Страшном суде.

Тогда Гоголь вновь принимается за второй том «Мертвых душ», но дело опять не идет. Он едет в Иерусалим, в паломничество, и в 1848 году возвращается с твердым евангельским убеждением, что «За всякое праздное слово, какое скажут люди, дадут они ответ в день Суда» (Матф. 12:36) и еще острее переживает то, каким источником греховного соблазна являются уже выпущенные им книги. «Если можно было бы все написанное мною теперь же изъять из обращения и сжечь!» – говорил он.

В «Завещании» Гоголь пишет: