Миссия в Париже

С Петром Степановичем Кирилловым встретились, как родные. Обнялись. Кольцов прежде всего выяснил про ранение. Пулевое, в грудь навылет, но ничего там не повредило и было, как выяснилось, на удивление легким. Но при этом он был еще контужен. Трое суток без сознания. Казалось: закрыл глаза в Бериславе, а открыл – в Харькове. Но и в этом повезло, здоровье постепенно вернулось.

– А с нами зачем пошел? – не удержался, спросил Кольцов. – Не на прогулку ведь отправляемся, Петр Степаныч. Тебе бы еще малость сил поднакопить.

– Хочешь, по секрету? – наклонился к нему Кириллов, хотя рядом с ними никого не было, и находились они в пустующем кабинете Гольдмана. – Я давно решил смыться с политработы. Ну не по мне вся эта бумажная карусель, эти мелкие интриги, ссоры, споры. Я еще до госпиталя от Манцева из УкрЧК к Менжинскому перевелся. Случилась такая оказия, когда его сюда, на Южный фронт, прислали. А мы с ним, как бы это лучше сказать, – однополчане. Вместе в подполье были. Я, видишь, тоже из бывших подпольщиков. Лихое было время. По нему тоскую.

– А по-моему, ты от Землячки сбежал, – улыбнулся Кольцов, напомнив Кириллову ту, которая во время боев под Каховкой распорядилась арестовать Кольцова за враждебную деятельность. Будь тогда на месте Кириллова кто-то другой, неизвестно, как бы все обернулось. Армейский военный трибунал находился под негласным ее руководством и выносил приговоры по ее указке. И, без малого исключения, все они были расстрельные. Много крови было на ее женских руках.

– Пустая баба. Злобная. Да что мы о ней! – нахмурился Кириллов. – Надеюсь, обузой тебе в этой операции не стану. А может, в чем и пригожусь. Поэтому и напросился. Сам, учти. Добровольно. Это я к тому, чтоб в случае чего ты сам себя не судил строго.

Под вечер Кольцова разыскал Тимофей Бушкин.

– И чем же это я, Павел Андреевич, вам так не угодил? – начал с упрека Бушкин, причем говорил он, словно читал монолог с какой-то пьесы Островского. – Чем же это я вам так не понравился? В Париже чуть не пуд соли вместе съели, надеялся, тут до пуда доберем. Рассчитывал, уж если у вас какое серьезное дело выдастся, вы и меня до него приспособите. А что получается?

– А что получается? – не принимая упрека, строго спросил Кольцов. – Вы еще с прошлого года распоряжением самого Троцкого приставлены к Ивану Платоновичу.

– Ну, был приставлен. Но не навсегда, а на конкретное дело, – не согласился Бушкин. – На одно-единственное конкретное дело: помочь Ивану Платоновичу подсобрать в нашей местности потерянные буржуазией ценности и доставить их в Москву. Меня сам товарищ Троцкий направил. Да, – и с вызовом добавил: – Задание я выполнил. И все! И я свободен!

– А Париж? Туда, как я понимаю, вас Троцкий не направлял.

– Ну, тут… тут так получилось… Оно, конечно… – завилял словами, как щенок хвостом, Бушкин. – Мне предложили. Я не устоял. И то сказать: Париж! Очень уж повидать его захотелось. Когда еще такое может представиться?

– А после Парижа почему на свой бронепоезд не вернулись?

– Да как-то так. Они про меня забыли, я – про них. Затерялся, словом. А какого я вам ротмистра изобразил! Сам Иван Платонович меня похвалил. И вот узнаю: вы на операцию отбываете. Подумал, про меня вспомните.

– А с кем этого подпоручика оставим? С немощным стариком?

– Так это я мигом улажу. Доставлю его в тюрьму, а там они разберутся, куда его.

– А я сам хотел разобраться, – сказал Павел. – Думал, вот вернусь и постараюсь определить его судьбу.

– Да на кой хрен он вам, этот белячок задрипанный? – едва не взмолился Бушкин. – Кому он уже теперь нужен?

– Мне он действительно ни к чему. А маме с папой в Бронницах очень даже нужен.

Этот разговор продолжился и потом, уже поздним вечером, когда они все собрались на заброшенном станционном тупике, подальше от любопытных глаз, где стояла, готовая к отправлению, старая теплушка с сохранившейся с давних времен наполовину стертой надписью «Сорок человек – восемь лошадей».

Теплушка была аккуратно заставлена ящиками с боеприпасами: патронами, гранатами, а также продуктами. В самом углу вагона выстроились в два ряда и отливали темной зеленью шесть новеньких «Максимов». Нашелся здесь и полуведерный медный чайник.

Возле буржуйки возвышалась горка нарубленных дров и стоял ящик с углем. Гольдман хорошо знал свое дело, не упустил ни одной мелочи.

– Ты нас, Исак Абрамыч, так всем снабдил, будто нам до Сибири ехать.

– Мой покойный папа всегда говорил: «идешь в дорогу, обязательно положи в один карман веревочку, а в другой – сухарик». Не знаешь ведь, какой окажется дорога и что на ней тебя ждет, – сказал Гольдман. – Я так гляжу, ничем лишним я вас не обременил. Продуктов дней на пять вам хватит. И боеприпасов – на сутки хорошего боя. Но лучше бы вам обойтись без него.

– А мы и не против, – весело сказал Кольцов.

Весь вечер по пятам за Гольдманом ходил Бушкин, но на глаза Кольцову старался не попадаться. Кольцов это замечал и даже понял, что Бушкин надеется на помощь Гольдмана. Но Гольдман все никак не мог начать этот разговор: перебивали какие-то дела.