Миссионер

Но вот он подошел к церкви, перекрестился, отогнав мирскую суетность. Вошел в дом Христов, снова поискал глаза людей. Почти все они опущены, хозяева их погружены в то Царствие Небесное, которое «внутрь вас есть». Некоторые глаза он все же увидел: люди обходили подсвечники и зажигали жертвенные свечи перед святыми образами, пока не началась служба. Слава Богу, в этих глазах теплился огонь, а не холод. Нет, Россия, не вся ты пошла на продажу. Не весь твой народ охладел глазами и душой.

Встал Андрей перед образом Николая Чудотворца. От свечей ощутимо исходило светлое, слегка трепетное тепло. Строгий взгляд святого прожег наслоения суетных страстей и гаденьких обид, нашлепки похотливой грязи и застывшие базальтовые наплывы первородной гордыни. Вторгся прямо вглубь души, вторгся на правах любимого и горячо званного гостя. Попалил заметавшиеся было сомнения и снова своим огнем восстановил небесный смиренный покой. Мерцание свечей на время замерло, остановилось и само время. Чудо вошло, незримое и личное, чудо вхождения «внутрь вас» небесного лучика, тончайшей струинки того океана огня, суть которого — любовь.

«Господи Иисусе Христе, напиши мя раба Твоего в книзе животней и даруй ми конец благий,» — всплыло на поверхность сознания из молитвы Иоанна Златоуста. «Ты носишь имя, будто жив, но ты мертв. …Побеждающий облечется в белые одежды; и не изглажу имени его из книги жизни…» — снова прозвучало в голове, уже из Апокалипсиса.

«Живые и мертвые — неужто здесь имеется какая-то роковая заданность? Да нет! Всех одинаково любит Господь, ведь сказано же: «напиши меня в книге жизни» — значит, и пишется, и вычеркивается… Нет и не может быть у Бога несправедливости. «Много званых.., се стою и стучу…» Стоит Отец и ждет Своего блудного сына. И дело за сыном: со свиньями кушать и валяться — или к Отцу вернуться. Избраннику Своему Он дает талант, но и спрос не по нашей слабости. Вот Серафим Саровский явным избранником был, но ведь однажды потерял он благодать и тысячу дней и ночей в молитве простоял на камне, аж коленями на камне ложбинки протер. А разбойнику, распятому со Спасителем, достаточно было только признать Его Господом и просить помянуть в Царствии Своем — и вот: «ныне же будешь со Мной в раю».

От напряжения Андрей почувствовал усталость. Оглянулся и присел на лавку. Рядом сидели мать с сыном. Мальчик лет десяти производил впечатление больного: руки скрючены, взгляд блуждает, бессмысленная улыбка растягивает полные мокрые губы, обнажая редкие неровные зубы. Одним неосторожным движением он задел Андрея. Мать, зорко наблюдавшая за поведением сына, одернула его:

— Пашенька, осторожней ручками-то…

— Ничего страшного, — успокоил ее Андрей и обратился к мальчику: — Паша, тебе здесь нравится?

— Нра-вится… Здесь хо-ро-шо, — растягивая слова и запинаясь, произнес он.

— Пашенька у нас не просто больной, он блаженненький, — пояснила мать. — Он Божий человечек.

— Бо-жий… — подтвердил мальчик.

— Пашенька ангелов видит, — ласково погладив мальчика по плечу, сказала она.

— А какие они, Паша? — заинтересовался Андрей.

— Красивые. Светлые.

— А сейчас они здесь?

— Вон там, — показал мальчик пальцем в сторону иконостаса. Затем проехал взглядом по лицу Андрея и спросил удивленно: — А ты что, не видишь?

— Нет, Паша, мне не дано.

— Жа-а-аль. Они красивые. Как солныш-ко. Они… ласковые.

— Скажи, а Иисуса Христа ты видел?

— Да. Видел. Когда людей много было. И батюшек много. В золотой короне Он. А рядом свя-тые и ан-гелы летели с не-ба. Отту-у-уда, — он показал пальцем поверх иконостаса.

Андрей почувствовал, как по спине покатилась струя пота. Он провел ладонью по влажному лбу. Ему хотелось задать самый важный вопрос:

— Скажи, Пашенька, ты с ними разговариваешь?

— За-чем? — удивленно пожал он плечами. — И так все… ясно.

— А что ясно? — Андрей весь напрягся.

— Люби-ить надо, — еще шире улыбнулся мальчик. — Любить… Боженьку… и всех…

Домой Андрей вернулся поздним вечером. Профессор читал книги, ворчал и пыхтел. Какая-то внутренняя борьба целиком захватила его. «Ты чего так долго?» — проворчал он, но слушать ответа не стал.

Андрей лег на кровать, взял тоненькую книжицу «Афон» Б. К. Зайцева и тоже погрузился в интересное чтение:

«— Пустынническая жизнь трудна, — говорил отец В., — ох, трудна! Жутко одному в лесу, и передать нельзя, как жутко.

— Страхования, — сказал отец Петр.

— Вот именно, что страхования. И уныние. Он, враг-то, тут и напускается.

О. В. сложил на груди крестом руки под седеющей бородой, и в его нервных, тонких глазах затрепетало крыло испуга — точно «враг» стоял уж тут же вот — у нас за плечами.

— Недаром говорится: уныние, встретив одинокого инока, радуется… То есть тому радуется, что может им завладеть.

Мы шли молча, ошмурыгивая мхи и горные травы, в чаще дикого, никем не тревожимого леса. Справа тусклым зеркалом вдруг засеребрилось море.