Миссионерский кризис православия

«Откинем раз навсегда надменный взгляд, будто мы выше народа. Но к чему же ложно унижать себя, утверждать, что мы ниже народа? Что касается меня, я чувствую себя ни выше, ни ниже, а как раз на уровне моего народа, родного мне не менее, чем Толстому. Я чувствую, что рассуждаю, как рассуждали бы многие мужики на моем месте, я знаю, что, ходи я за сохой, мой природный ум нуждался бы, конечно, в раскрытии некоторых общечеловеческих идей, но в существе своем и силе был бы тот же, что и теперь. На верхах ученой интеллигенции я встречал жалко-незначительных людей, как и в глубинах народных встречал мудрецов, однако бывало и наоборот. Если я имел счастье встретить в образованном кругу Льва Толстого, Чехова, Вл. Соловьева и многих других, то никак не могу счесть это доказательством полного бесплодия образованности и невозможности ничему научиться наверху. Среди крестьян не меньше, чем среди дворян, мне доводилось видеть великое множество глупцов, людей дрянных, ленивых, распущенных — и чтобы народ «один в огромном большинстве своем» жил «спокойной, разумной, трудовой жизнью», — этого признать я решительно не могу. По моим наблюдениям, народ живет, как и интеллигенция, в огромном большинстве неспокойной и неразумной жизнью, и если трудится, то, как и рабочая интеллигенция, в большинстве очень плохо и поневоле. И в народе, и среди нас крайне мало действительных философов, мудрецов, артистов труда. Не отрицаю, что такие водятся, но зачем же говорить неправду, будто они в народе водятся в «огромном большинстве»? Чтобы сказать решительно: «Учитесь у народа!» — надо быть антиподом Моисея, антиподом вообще пророка. Для этого надо забыть все грязное и скверное, чем заражен народ глубже кожи, иногда до мозга костей. Надо забыть такие явления, как «власть тьмы», о которой писал сам же Лев Николаевич. Надо забыть бытовую жестокость, распущенность, разврат, омерзительное пьянство, снохачество, детоубийство, смертные побои жен своих, самосуд и озорство, переходящее гораздо чаще, чем думает Толстой, в «скверные преступления» тысячной части народа. Само собой, все больное и грязное в народе перевито светлыми и жизненными тканями духа, но не в такой, однако, мере, чтобы именно тут находить исключительные сокровища. Народ наш — как и все народы — очень беден, и этим все сказано. Источник внешней бедности — внутренняя бедность, бедность духа, та поразительная склонность к порче, которую оплакивал Моисей». В ходе «народной революции» Меньшиков был расстрелян...

Через всю библейскую историю проходит конфликт между пророками и народом. Библейская религия — это религия, не созданная евреями, а навязанная евреям. Стоит Моисею отойти в сторону от своего «жестоковыйного» народа, как тот ударяется в привычно-родное идолопоклонство. Пророки вновь и вновь посылаются к народу, жестко бьют его по рукам, требуя оставить магические и оккультные поползновения...

Когда апостол Павел именует Ветхий Завет «детоводителем ко Христу» (Гал. 3,24), он говорит нечто очень суровое. Странное, не встречающееся более в русском языке слово «детоводитель» есть калька с греческого «педагогос». Но было бы ошибочно перевести его современным словом «педагог». Если в современном русском языке «педагог» означает «учитель», то в античном мире это было не совсем так. На русский язык лучше всего перевести его словом «дядька» (слав. пестун).

Педагог смотрит за тем, чтобы ребенок дошел до класса и был в состоянии слушать и слышать рассказ учителя. Сам же педагог не учитель. Он — поводырь, именно дядька, смотрящий за мальцом и замолкающий, когда в классную комнату наконец-то входит господин учитель.

В античности педагогом назывался раб, обязанный прежде всего провожать мальчика от дома до школы, следя за тем, чтобы ребенок по дороге не шалил, не тратил силы и внимание попусту. Педагог не учит. Он надзирает, сохраняет время и внимание ребенка свободными для того, чтобы учитель, которому педагог вскоре передаст своего подопечного, смог преподать свои знания.

Но педагогом быть опасно. Ведь желания воспитанника и задачи, поставленные перед педагогом, могут расходиться. А значит, педагог вынужден бывать строгим: «Мы заключены были под стражею закона до того времени, как надлежало открыться вере... по пришествии веры мы уже не под руководством детоводителя» (Гал. 3,23—25).

Дети подрастают, наполняются силами и начинают бунтовать против тех, перед кем смирялись еще вчера. «Должность педагога сопряжена была с неприятностями. Иногда ученики самые злые шутки проделывали над бедным педагогом. Если педагог возбуждал ненависть в своих молодых питомцах, горе ему. Случалось, что дерзкие шалуны сажали бедного педагога на ковер, какой обыкновенно постилался на полу, подбрасывали ковер с сидящим на нём кверху, как можно выше, сами же отскакивали, так что педагог низвергался наземь; иногда он больно ушибался, причем сама жизнь его подвергалась опасности. Но педагоги должны были прощать ученикам, потому что они были рабского состояния...».