Миссис Больфем

Это было время, когда она «показала когти». Сначала, после своего открытия, она только возмущалась собой. Ей было 26 лет, и она не была такой беспомощной, чтобы страсти и чувства всецело владели ею. Но эта фаза была кратковременна. Увлечение нельзя ликвидировать ни из гордости, ни во имя рассудка, и разум коварно нашептывал ей: «Почему же нет?» Что стоила карьера художника, хотя и свободная и возбуждающая и дающая возможность составить круг добрых друзей, по сравнению с замужеством с честолюбивым человеком, внушившим такую безумную любовь? Разве она не решила, что рано или поздно именно так выйдет замуж?

За этим размышлением последовал логический, чисто женский вывод: если она любила его со всей полнотой чувства, одновременно первобытной и утонченной любовью, это было, конечно, потому, что и его сжигала подобная же страсть. Другими словами, он был ей предназначен. Может быть, ему сейчас слишком хорошо и удобно с ней, чтобы отдать себе отчет в своих чувствах, но пробуждение возможно, и задача, вдохновлявшая ее, раскрыть ему самого себя.

Она знала, что, хотя и не была красавицей, во всяком случае, не была шаблонной как по краскам, так и по стилю. Глаза ее были странного матово-оливкового цвета, настолько заметного, что, казалось, они бросали отсвет и на ее бледную кожу, оттенка слоновой кости, и на гладкую массу ее волос. У неё было гораздо более тонкое лицо, чем обычно у американок, а глаза, хотя и были такими загадочными, могли метать огонь, превосходивший огонь новейших батарей. И как-то поздно вечером, окончивши чтение чувствительной старинной драмы, когда на обеих ее щеках горел тусклый румянец, она подняла на него свои говорящие глаза.

Рош сразу испугался. Она не зажгла в нем ответной искры страсти. Даже больше, теперь его постоянно преследовал образ милой, таинственной и недосягаемой (для него) женщины, которую он боготворил, как идеал женственности.

Рош не придерживался старомодной американской вежливости. Он был прямолинеен и нетерпелив, но добр, рыцарь по природе. Он «отшвырнул» мисс Кромлей так осторожно, как только мог, но всё-таки оттолкнул ее. В этом не было сомнения.

Ошеломляющий факт: мужчина вызвал к жизни поток женских чувств в то время, как его чувства ждали волшебного прикосновения другой.

Это было невероятно, бессмысленно.

Некоторое время Алиса, в уединении своего ателье, неистовствовала, как фурия. Она проклинала Роша, особенно во время жестоких схваток со своей гордостью, которая удерживала ее от унижения упасть к его ногам.

Больше всего ее раздражало то, что он разоблачил ее перед ней самой, как нездоровую, неудовлетворенную девчонку, венец достижений которой – маленькая семья из трех.

В конце концов она сомневалась, любила ли она его вообще. Сознание, что в ней заговорило женское начало, с которым она не сумела бороться, вызвало в ней отвращение к жизни, но возвратило равновесие и философский взгляд на вещи. Она была умна и с характером, и в глазах мужчины с честью вышла из поединка; а когда его образ слишком глубоко завладевал ее воображением, когда она по неосторожности снова допускала полеты фантазии – она вспоминала, что большие физические потрясения неизбежно сопровождаются множеством мелких толчков, и терпеливо ждала, когда настанет полное исцеление.

До своего малодушного бегства, Рош имел только отдаленное понятие о кровопролитной битве, происходившей в душе его молодого друга. Он убеждал себя, что она влюбилась в него, как это в моде среди девушек, если они слишком много видятся с мужчиной, или что она торопилась выйти замуж, чтобы улучшить свое положение. Он упрекал себя за легкомыслие, отказался, со вздохом, от длинных вечеров в красивой комнате и в своей холостой квартире читал книги, выбранные Алисой. У него к ней осталось очень хорошее чувство, и он знал, что был в долгу перед ней. Если бы он не встретил другую – кто знает… Кроме того, думая, что он должен защитить ее от злобных пересудов, он танцевал с ней на вечерах и присоединялся к ней, если они встречались на улице.

Но, если он ничего не знал о запутанных и бесконечных извивах в психологии ее пола, о бесконечном разнообразии настроений, особенно у влюбленной женщины, он знал достаточно хорошо, как легко любовь превращается в ненависть, особенно, если нанесена глубокая рана самолюбию. И хотя за долгие недели их близости он привык высоко уважать ее, он знал, что мужчины и до него часто ошибались в своей оценке женщин, и что, если бы она узнала о его любви к другой, она, быть может, была бы способна на самую низкую месть.

Возможно, что она была благороднейшей из всех; он надеялся, что это так, но, когда вспомнил, какая она была сегодня в клубе, понял, что следует вести себя с большой осмотрительностью. Пока настанет время для его женитьбы на Энид Больфем или хотя бы для возможности проявить такое желание, преступление перейдет в область местной истории. Думать о какой-то действительной опасности ему даже не приходило в голову.