Миссис Харрис едет в Нью-Йорк

По правде сказать, это был удар ниже пояса, хотя мистер Шрайбер, конечно, и в мыслях не держал упрекнуть свою жену. Она это понимала — не такой был человек Джоэль, — она знала, что это всего лишь прорвалась его давняя мечта быть не только мужем, но и отцом, и что сегодня, когда в его судьбе произошел неожиданный взлет, это желание усилилось… но слова мужа укололи миссис Шрайбер в самое сердце. Повернувшись к нему, она сказала:

— О Джоэль, я так горжусь тобой!.. — но в ее глазах блестели слезы.

Муж сразу понял, что причинил ей боль. Он подошел к ней и, нежно обняв за плечи, проговорил:

— Прости меня, Генриетта — я не хотел тебя обидеть. Подумай лучше о том, что мы все-таки счастливая пара. И о том, как нам повезло. Представь себе, как славно мы заживем в Нью-Йорке. А какие приемы ты будешь устраивать для всех этих звезд и знаменитостей!.. Ты будешь «хозяйка лу-учшего в городе дома», как в песне.

— Но, Джоэль, — всплеснула руками миссис Шрайбер, — мы так давно уехали из Америки, я уж и не говорю про Нью-Йорк! Я просто боюсь!

— Пфе, — фыркнул муж, — чего тут бояться? Перемена мест, смена впечатлений — это всегда только на пользу. А с домом ты справишься превосходно, особенно теперь, когда мы богаты и можем нанять сколько угодно прислуги.

Но миссис Шрайбер действительно беспокоилась — и будущая жизнь продолжала тревожить ее и назавтра, когда окрыленный супруг на розовом облаке полетел в свою контору.

Она живо представляла себе бездельников, нерях, неповоротливых неумех, вороватых проныр и дармоедов, съехавшихся в Америку со всех концов света и предлагавших свои услуги в качестве «опытной прислуги с рекомендациями». Перед ее внутренним взором шли вереницы эмигрантов, которые не были никому нужны дома и потому отправились за океан в поисках удачи: словаки, литовцы, боснийцы — работавшие у нее в разное время лакеи и слуги с грязными ногтями, желтыми от дрянных сигарет пальцами (а пепел от этих сигарет они стряхивали где придется, на ковер — так на ковер, на стол — так на стол). Она пыталась нанимать быкообразных шведов и финнов с телячьими глазами, заносчивых до наглости пруссаков, ленивых ирландцев, еще менее трудолюбивых итальянцев и абсолютно непостижимых азиатов… Она перепробовала всех и, по горло сытая иностранцами, перешла на американскую прислугу. Она нанимала и цветных, и белых, и проживающую прислугу (которая прикладывалась к бутылкам в баре и беззастенчиво пользовалась хозяйкиной косметикой), и приходящую (которая приходила поутру, весь день изображала, что трудится, а вечером уходила, унося в сумке или под платьем сувенир из хозяйкиного гардероба, в простоте душевной взятый без ведома владелицы). Они не умели: вытирать пыль, полировать мебель, чистить серебро, мыть посуду, натирать полы. Зато они: шлепали с улицы в комнаты, оставляя грязные следы, часами стояли, как статуи, опершись на щетку, били дорогие блюда, роняли антикварный фарфор, сбрасывали с каминной полки старинные безделушки, рвали обивку мебели и белье, прожигали окурками дыры в коврах, чем наносили урон как дому миссис Шрайбер, так и ее душевному спокойствию. И им было неведомо чувство гордости домом и прекрасными вещами, которое составляет неотъемлемую часть характера хорошей прислуги.

Она припомнила кстати и целую плеяду так называемых кухарок с кислыми физиономиями — старания каждой из них прибавили в свое время седых волос миссис Шрайбер. Одни из этих кухарок умели стряпать, другие нет; но все были дамами, неприятными во всех отношениях, со скверным характером, раздражительными и делавшимися, вне зависимости от срока их службы, тиранами в доме. Некоторые из них были слегка тронутыми, прочих всего один шаг отделял от палаты с пробковой обивкой и смирительной рубашки. Ни одна из них не проявляла ни малейшего внимания к хозяйке и никогда не отступала от тех правил, которые сама же и устанавливала, исходя единственно из соображений собственного удобства…

В двери щелкнул ключ, она распахнулась настежь, и в квартиру торжественно вступила миссис Харрис, по обыкновению оснащенная своей невероятной сумкой, набитой всякой всячиной, одетая в слишком длинное, не первой молодости пальто, пожертвованное кем-то из клиентов, с украшенной цветочками шляпкой на голове — шляпка тоже досталась миссис Харрис от ее клиента (давно покинувшего земную юдоль), и ее можно было бы принять за экспонат музея древностей, если бы не очередной каприз моды, возродивший к жизни подобные диковины.

— С добрым утром, мадам! — бодро приветствовала она миссис Шрайбер. — Я сегодня пораньше пришла — вы вчера сказали, что вечером гостей ждете, так я решила, что надо бы прибраться получше, чтоб вам лицом в грязь не ударить.

Миссис Шрайбер, только что перебиравшей в памяти длинный ряд скверной прислуги, с которой ей когда-либо приходилось мучиться, миссис Харрис представилась настоящим ангелом-хранителем — и прежде чем она успела сообразить, что делает, она бросилась к маленькой уборщице, обняла ее и воскликнула:

— Ох, миссис Харрис, вы не представляете, как я вам рада! Как рада!