Миссис Крэддок

Существовала и другая причина, по которой Берта не хотела идти к миссис Брандертон. Она знала, что Эдварда подвергнут тщательному изучению и острой критике, и от этой мысли внутри у Берты все переворачивалось. Обсуждать будут все: и внешний вид, и манеры ее мужа, и их семейные отношения. Берта достаточно хорошо представляла, какое положение Крэддок занимал в Линхэме прежде: Брандертоны и прочие сливки местного общества знали Эдварда с самого детства и считали его не более чем просто знакомым, ограничиваясь вежливым кивком. Только сейчас к нему впервые обратились, как к равному; его вводили в круг, который миссис Брандертон самодовольно именовала «первой десяткой Линхэма». У Берты действительно вскипала кровь в жилах, ее глубоко уязвляло пренебрежение, с которым к Крэддоку относились все эти годы.

«На его месте я бы лучше умерла, чем согласилась пойти, — думала она. — Эти люди столько лет считали Эдварда пустым местом, а теперь делают мне одолжение, принимая его!»

Крэддок же, казалось, начисто лишен гордости. Его не возмущало ни прежнее безразличие Брандертонов, ни их нынешнее бесстыдство.

Берту снедало беспокойство. Она гадала, кто будут остальные гости. Станут ли они насмехаться над Эдвардом? Разумеется, в открытую — нет. Миссис Брандертон, самая острая на язык, гордилась безупречными манерами. Эдвард, однако, был от природы стеснителен и в малознакомом обществе вел себя довольно неуклюже. В глазах Берты его застенчивость не была пороком и лишь делала Крэддока еще более очаровательным. Это робкое чистосердечие трогало Берту, она сравнивала его с глупой бездушностью воображаемого лондонца, чей разгульный образ жизни всегда противопоставляла добродетелям супруга. Увы, Берта знала, что злые языки по-другому назовут то, что сама она именовала прелестной na"ivete[22].

Когда наконец знаменательный день настал и Крэддоки покатили по сельской дороге в старой карете, Берта была полна решимости смертельно обидеться на малейшее проявление неуважения к ее мужу. Сам лорд — верховный судья не мог бы с большим рвением блюсти доброе имя учредителя компании, чем миссис Крэддок оберегала чувствительность супруга. Эдвард, подобно финансисту, относился к мероприятию с абсолютным равнодушием.

Для своего аристократического представления миссис Брандертон собрала знать со всей округи. Съехались гости не только из Блэкстебла, Теркенбери и Фаверсли, но и из окрестных имений и усадеб. Среди них была миссис Мэйстон Райл в великолепном черном парике и пышном платье из лилового шелка, а также леди Уаггетт.

— Всего-навсего вдова местного сэра-рыцаря, дорогая, — просветила Берту хозяйка насчет последней. — Ничего примечательного, зато добра сердцем, так что не нужно судить ее слишком строго.

Прибыл генерал Хэнкок с двумя туго завитыми дочерьми. Девицы были на редкость дурны собой, однако притворялись, что не знают об этом. Пыхтя, точно паровоз, старый вояка проковылял в залу, а его дочки (чей совокупный возраст составлял солидную цифру шестьдесят пять) задержались в передней, чтобы переобуться в туфли, привезенные с собой.

Чуть позже появился декан, кроткий и общительный старичок, ради которого пришлось пригласить мистера Гловера — разумеется, вместе с сестрой. В платье из черного, невероятно блестящего атласа мисс Гловер выглядела почти нарядно.

— Бедняжка, — сказала миссис Брандертон кому-то из гостей, — это ее единственный вечерний туалет. Бог знает, сколько она его уже носит. Я бы охотно предложила ей что-то из моих старых платьев, но боюсь, что она оскорбится. Люди ее класса до смешного обидчивы.

Возвестили о прибытии мистера Аттхилла Бэкота. Когда-то он боролся за место в парламенте и с тех пор считался авторитетом в вопросах внутренней политики. Вслед за ним явились мистер Джеймс Лицетт и мистер Молсон — одинаково краснолицые сквайры с закоснелыми убеждениями, похожие как две капли воды. Последние тридцать лет ходила шутка, что различить этих двоих могут только жены. Миссис Лицетт была худощавой, спокойной и уравновешенной леди; вместо чепца она носила на голове две тонкие полоски кружев. Миссис Молсон была так незаметна, что никто не мог описать ее внешность.

Собрание у миссис Брандертон на этот раз вышло образцовым: верх нравственности в сочетании с безупречным аристократизмом просто обязаны были дать превосходный результат. Миссис Брандертон пребывала в отличном расположении духа, ее надтреснутый голос звучал резко и пронзительно. Хозяйка позаботилась о соответствующем наряде: ее действительно недурное платье прелестно смотрелось бы на даме вдвое моложе.