Mistaken (СИ)

Локи хватает Элис за лицо, касается кончиком носа её щеки, а рукой, холодной и тонкой, проводит по телу, сначала по шее, потом по ключицам и груди, ребрам, и касаясь бедра, снимает с неё нижнее белье, а она приподнимается на локтях, одной рукой прижимая его к себе, углубляя поцелуй, касаясь языком его нёба, слегка покусывая губы, тоже холодные, настолько, что каждый раз касаясь их, Роджерс невольно отдергивалась, но потом с большим напором целовала его, сильнее и страстнее, наслаждаясь каждым мгновением, словно больше таких не будет. Каждый раз, возвращаясь, он дарит ей тягу к жизни, умение жить одним днем, и каждый раз, умирая, отнимает это всё вместе с собой, превращая её в монстра без эмоций, сострадания и всего, что свойственно человеку. Вместе с ним каждый раз уходит и она.

С губ Элис срывается тихий стон, она закусывает губу и вновь целует его, пока Лафейсон пытается сделать всё, чтобы она просто лежала и получала удовольствие: он зарывается руками в её волосы, покусывает ухо, гладит шею. Блондинка выгибается ему навстречу, смотрит в глаза и целует, кажется, явно не отдавая себе отчета в том, что она делает. Всё, чего ей достаточно — не чувствовать себя одинокой, ненужной, брошенной, потертой и грязной, ей достаточно чувствовать себя… Себя и его. Настоящих, искренних, таких, какими им суждено быть. И Элис совсем не стесняется такого проявления чувств — даже спустя десять лет расставания.

Утром она просыпается в его объятиях, в его рубашке, закинув ногу ему на бедро. Локи смиренно и тихо сопит, утыкаясь носом ей в волосы, а Элис просыпается и понимает, что он не такой уж и холодный. Роджерс прижимается к нему, целует в шею и, укрывая одеялом, тихо выходит из комнаты, прогуливается по дому с лакированными деревянными стенами, осматривает вещи на тумбочках и шкафах. На одном из шкафов лежит её плюшевый енот по имени Корица, которого врач порекомендовал выкинуть — так Элис и поступила десять лет назад, но Стив, видимо, решил оставить его, как напоминание о её детстве, о тех днях, когда никакие хлопоты и заботы, кроме того, что Элис снова заболела, Элис не понимает химию и Элис любит жутко дорогое соевое банановое молоко его не волновали. Девушка вздыхает, садит игрушку на место и спускается вниз тихо, аккуратно ступая босыми ногами. На кухне её ожидали растрепанные донельзя Мишель и Баки, что смотрят футбол и изредка переглядываются, разочарованно мотая головой.

— Пап… — хрипло произносит Элис, понимая, что прошлой ночью посадила голос. Она откашливается, и на кашель Джеймс откликается — видимо, не отвык от того, что его когда-то называли «пап».

— Доброе утро, Мартышка, — усмехаясь, говорит тот. — Рановато ты, всего десять часов. Выспалась?

— Да, — кивает Элис, останавливаясь перед лестницей и держась за перила. — А ещё… Я поняла, что делать с Джаредом. Так, чтобы безопасно забрать свои вещи и больше никогда с ним не пересекаться.

— Таки решилась? — укоризненно спрашивает Паркер, за что в неё летит упаковка с кексом.

— Я просто приезжаю домой, пока он на работе, тихо собираю вещи и никому не мешаю. Всё остальное, надеюсь, я как-нибудь обойду…

— А это не будет являться вторжением в чужую квартиру?

Элис вздыхает, насыпает в тарелку овсянку и довольно громко выдает:

— Это моя квартира. Это моя машина. Мой дом, моё имущество, моя одежда и мои вещи. Джаред — тунеядец. Он должен сказать мне спасибо за то, что я… Вообще за то, что я есть. Хотя… К черту его благодарности. Он не стоит меня. Никак не стоит.

— Кажется, я начинаю всё больше и чаще узнавать в тебе свою Элис, Мартышка, — усмехается Баки, оборачиваясь и лучезарно улыбаясь Роджерс. Она так же улыбается в ответ, опуская глаза и поправляя длинные белокурые пряди. У неё в голове возникает мысль сделать их короче, чтобы, так сказать, «отрезать» всё отвратительное и неприятное. Джаред часто гладил её по волосам, часто рылся в них, его руки постоянно пахли сигаретами или спиртом, были смазаны вазелином или просто были жирными, какими-то противными, и каждый раз после того, как Элис ходила к парикмахеру, чтобы подровнять концы или сделать укладку, Джаред бил её полотенцем, внутри которого было мыло — и больно, и синяков не остается. Роджерс теребит в руках концы своих волос, которые уже сейчас были почти до пояса, и проверяет готовность овсянки, а после присаживается за стол к отцу и подруге.

— Кстати, мне бы ещё… хотелось подстричься.

— Как коротко? — интересуется Барнс, зарываясь рукой в свои волосы и чуть вороша их.

— Совсем коротко. До плеч.

Мишель смотрит на Элис с одобрением в глазах и расплывается в улыбке, и кажется, что одна из её сестер точно так же отреагировала на это предложение. Да, у Элис есть семья — и всегда будет семья. Она никогда не останется одна, если сама того не захочет.