Мистер Деньги. Флойд Мейвезер

Было дело, – продолжал Нейт Джонс, – я совершил вооруженное ограбление… До суда не дошел… Сделал еще пару кое-чего. Мне светило два с половиной года. Но, сидя в тюрьме, я смог получить свой ОД (общий диплом) и освободился досрочно за хорошее поведение. А Флойд каждый день хвастал, поэтому я его терпеть не мог. Но когда я увидел, как он дерется, я понял, о чем он говорит. Потому что он был лучшим из всех, кого я видел. Я видел почти все бои с его участием в качестве любителя. Отправляясь на отборочные олимпийские соревнования, он вошел в команду синих, а я был включен в команду красных, которая считалась командой номер один. Его это явно задело. Задело до глубины души, он был обозлен тем, что включен в команду синих. Он даже не хотел надевать ее спортивную форму. Это действительно серьезно его обозлило. Я сказал ему: «Приятель, все нормально. Не переживай ты так, мы победим. Мы войдем в команду номер один». И он не стал со мной разговаривать, потому что мы были определены в разные команды и мои слова прозвучали вроде как: «Дурачок, не бери в голову». В конце концов он вошел в сборную, и мы оба стали олимпийцами и получили огромное удовольствие. И я люблю его, он классный малый.

Были внутри команды и дрязги. Все хотели всем заправлять, хотя это была работа только для Митчелла. Они первоначально стали тянуть телегу в разные стороны.

– Каждый хотел быть главным, – вспоминал Джонс. – Сошлось много самомнений, тут были Варгас, Флойд, Тарвер, Дэвид Рид, самолюбивые личности. Мне просто повезло оказаться среди них. Но тренер Аль Митчелл всех нас сплотил. Мы стали ощущать спину друг друга, стали поддерживать друг друга, и, когда мы дрались на Олимпиаде, тренер всех нас приводил, чтобы мы присутствовали во время боев. Не так, как было в 1992-м, когда некоторые ребята носа не показывали. Мы должны были поддерживать своих товарищей по команде. Но еще больше мы хотели ощущать их поддержку.

Митчелл был уверен в своих тренерских способностях, но ему надо было научиться, как одновременно стать советником.

– Это, возможно, стало для меня самым сложным делом, – признавался он. – Сколачивать из них единую команду и прививать уважение друг к другу. Я родился в Северной Филадельфии, и на каждой территории орудовала своя банда, вот с чего я начал. Мне пришлось приструнить их, пару раз останавливать разборки и все такое. И я дошел до того, что как-то забрал у них телефоны из номеров вместе с телевизорами и сказал: «Вот так отныне это и будет». Мейвезер и Нейт Джонс – я все еще слышу их голоса – сказали, что я никому не нравлюсь. Никто меня не любил. Но именно так я сбил их в одну команду. И мы не завоевали бы шесть медалей, если бы я так не поступил.

Флойд был общительным, – продолжал Митчелл. – Он, Нейт Джонс и Тарвер держались по-настоящему тесно друг с другом. У каждого была небольшая команда, с которой они тусовались. Джонс, который теперь работает с Мейвезером, – эти двое стали близкими приятелями. Тарвер тоже… Смешно, когда собираешь всех из разных городов Соединенных Штатов. Все из разных местностей, и каждый думает, что он хозяин на своей территории. Так что перед вами происходит столкновение «личного состава» между собой, и иногда мне приходилось разбивать доводы. Но за месяц до того, как отправляться на Олимпийские игры, все влились в одну команду, а мне потребовалось на всю работу около двух месяцев…

– Я был довольно близок с каждым из них, – рассказывал Тарвер. – Мы были сплоченными, потому все – из города. Я и Нейт были старшими ребятами, а Мейвезер был в любом случае довольно «норовистым котом», и мы пришлись друг другу по душе. Все ребята подружились. Ребята из Филадельфии, например, Захир, Терренс Каутен, Роши Уэллс (упокой, господь, его душу!) – все эти ребята были крутыми. У нас в команде не было места враждебности или чему-то в этом духе. Ребята вздорили друг с другом, как это случается между братьями, но все это дерьмо не имело никакого значения. Мы были крепко спаянной командой, приятель. Когда я вспоминаю те дни, черт возьми, я смотрю на это так: молодые ребята соревновались друг с другом, и не все становились лучшими друзьями, но когда мы составили олимпийскую команду, появилась солидарность. Мы стали избранными, поэтому, разумеется, мы сплотились. Случалось, по ходу дела чьи-то чувства бывали задеты, но многие из тех парней были молодыми, очень молодыми, и если что-то подобное происходило, то причиной тому было недопонимание, а люди давали волю чувствам, и иногда они озлоблялись на кого-то. Но я любил каждого брата в команде, приятель. У меня ни с кем не было проблем. Я не говорю, что мой характер был всем приятен, нет, но когда оглядываешься назад, видишь, что все испытывали взаимное уважение и любовь друг к другу. Вот как я на это смотрю.

Митчелл обо всем вспоминает иначе: