Мистер Дориан Грей (СИ)

— Я понимаю, но на семью время находить нужно. Ты сам знаешь, каков твой отец в этом отношении. Да и я не помню, чтобы заставляла вас скучать по мне, пока вы были детьми… Ладно, идём. Приехал, слава Богу, — она приподнялась на носочки и поцеловала меня в щёку. — Есть будешь?

— Нет, спасибо, я обедал. Сказать по чести, я прибыл ненадолго, через час мне надо быть…

— Дориан Грей, молчать, — она сверкнула на меня глазами, после чего провела в гостиную, усадила на диван. — Дэйзи, сбегай на кухню, милая. Попроси подать чай.

— Не думаю, что успею…

— Дори, нам нужно поговорить, — её глаза испепеляли мои.

— Я слушаю.

Произнеся это, я пытался хотя бы примерно понять, что могло так взволновать маму. Смотря в её лицо, видя, как она принимает чай от Бри, немного нервно и отрешённо размешивает в моей чашке сахар, просит Дэйзи ненадолго оставить её наедине со мной — я силился вспомнить, когда видел её такой в последний раз. Почти сразу ответ загорелся в моей голове: Армэль. Именно такой была мама на протяжении двух лет — взвинченная, несчастная, но способная держаться изо всех сил.

— Разговор пойдёт о Мэле? — тихо спросил я, пытаясь смыть с мамы ледяную маску, за которой скрывается душевное искривление.

Она, до этого молча сидевшая с чашкой и блюдцем в руках, уткнувшись глазами в тёмную жидкость, как школьница на первом свидании, вдруг вздрогнула и посмотрела пристально в мои глаза. Тяжело вздохнув, она сглотнула и произнесла:

— Как ты это понял?

— Я вижу, как болит твоя душа. И понимаю, за кого она болит. Ведь только он сейчас причина твоего волнения.

Айрин грустно улыбнулась и покачала головой. Поставив чашку на журнальный столик, она подсела ко мне ближе и положила руку на плечо, крепко-накрепко его сжала.

— Я волнуюсь всегда, за всех за вас, Дориан. И я…

— Я знаю, мама, — я взял её руку и нежно сжал, — Я говорил ни к тому, о чём ты сейчас подумала. Я просто очень наблюдателен и помню тебя в первые два года жизни Мэла. Ещё, вчера я встречался с Марселем. Когда я отвозил его домой, он рассказал мне, что месяц назад Армэль написал личную просьбу об отчислении из института. Как-никак, хоть и с горем пополам, но учился он уже третий год. Он говорил о том, что случилось?

Рука мамы похолодела в моей руке. Я перевёл взгляд на сплетение наших рук и плотно сжал, успокаивающе поглаживая большим пальцем влажную от волнения ладонь. Она шумно выдохнула и начала говорить:

— Знаешь, мне кажется, что это началось после смерти Элены. Ровно семь месяцев назад его учёба совсем пошла под откос, раньше было лучше, поверь мне. Потом начались явки домой под утро. А последние два месяца он вообще сам не свой. Тед пытался говорить с ним, «вправлять мозги», было так много шума, но всё без толку, как об стену головой. Папа просил деда, тоже самое.

— И Кристиан не подействовал?

— Нет, — печально вздохнула она, — Меня он совсем не слушает. Только: «да, да», а сам делает, как хочет. И поступает, как знает. Глупо говорить — отбился от рук, он и, правда, уже не мальчик. По крайней мере, уже не должен вести себя, как мальчик. Но порой мне кажется, что он никогда не вырастет, что пубертатный период в нём навечно. Ты же знаешь его. Он был таким добрым, нежным, чутким. Максимализм и голое сердце. А сейчас? Он злой и раздражительный. Я не нахожу себе оправданий, но я не знаю, что я упустила, — она закрыла лицо руками, забыв про макияж.

Сердце моё наполнилось острой болью. Я притянул маму за плечи к себе и нежно обнял, прижал ближе к себе. Часы на стене, за её спиной показывали, что я уже двадцать минут, как опоздал в театр. Спектакль уже начался, а значит сегодняшний шанс на спасение «отношений» практически утерян. Но семья в сто крат дороже, чем сабмиссив.

— Если ты хочешь, я попробую поговорить с ним.

— Поговорить с ним? — мама сглотнула, часто заморгав.

— Это уголовно наказуемо? Или смертельно опасно?

— Он никого к себе не подпускает после последнего разговора с Тедом.

— Пусть никого не подпускает, а меня пусть только попробует не подпустить. Я всё выясню. И всё решу сам. Только вы с папой не вмешивайтесь. Ты обещаешь мне? — я посмотрел маме в глаза.

— Дориан, только без насилия!

— Обижаешь, мама, — я с улыбкой покачал головой, поцеловал её в лоб.

— Я помню, каким драчуном ты был…

— Был, вот именно. И он, можешь считать, был никого не подпускающим депрессивным отпрыском. Я поговорю с ним. Вот увидишь, всё встанет на свои места.

— На тебя последняя надежда, Дори, — она ещё раз обняла меня и поцеловала в лоб, — Он в своей комнате, дверь закрыта изнутри.

— Я найду способ вскрыть любой замок, — кивнул я, встав с дивана, — Сделаешь так, чтобы нам никто не помешал?

— Конечно, — кивнула мама, встав следом за мной.

Я смотрел в её глаза и понимал, как люблю эту вечно переживающую за своих детей женщину. Снова обнял её, выдохнул и поднялся на второй этаж. Из-за двери комнаты, на которой было написано золотой гравировкой «Мэл», доносились звуки расстроенного к чёрту синтезатора. Я дважды постучал в древо, получил остановку мелодии и сиплый голос:

— Кто?

— Это Дориан, Армэль, — тихо произнёс я.