До утра я просидела на пирсе, вследствие чего насквозь вымокла от дождя, который буквально не ощущала, чувствуя только, как мою голову съедают мысли, будто вечно голодные кольчатые черви. Когда я осознала, что меня можно скручивать и выжимать, то побежала «ловить» машину в сторону перекрёстка. Водитель, видимо, попался мне очень сердечный — так как остановился буквально сразу, по всей видимости, приметив мою вымокшую фигуру ещё за несколько метров. Дрожа от холода, я села в такси и доехала до дома Греев. Я старалась не плакать, да и кто уж разберёт, дождь это или слёзы. Главное снова не растаять. Взять у Айрин документы, извиниться, переодеться и собрать оставшиеся вещи. «Потом я поеду в театр, уволюсь и смогу со спокойной душой уехать», — проговаривая этот план, я вошла в дом через «чёрный вход», так как парадная дверь была закрыта. В гостиной, к моему счастью, никого ещё не было. Это меня обрадовало — никто не увидит меня в таком расхристанном состоянии промокшей овцы. Я поднялась на второй этаж, открыла дверь в свою — да в какую там, свою? — открыла дверь в бывшую комнату Дориана, где останавливалась на некоторое время, — тогда ещё полное надежд. И замерла, онемев от увиденного: на краю постели сидел Марсель, смотря в стену, он крутил в руках мой свитер мелкой вязки, который я надевала во время нашего утреннего заезда на эскадроне. Он явно не ожидал меня увидеть, я закусила губу от неловкости, когда он с растерянностью пойманного на краже конфет ребёнка резко отложил свитер, встал, потирая нервно колени. С тем же волнением в лице он осматривал меня, я поставила чемодан, тяжело сглотнув.
— Ты что такая мокрая? И почему с чемоданом? В такую рань и здесь? — хмурится Марсель, с деланной серьёзностью. Он старается скрыть смущение, у него получается не очень, но мне плевать. Смешно, но веселиться мне сейчас совсем не хочется.
— С твоего позволения, я согреюсь в душе, а потом… всё объясню, — ком снова подкатил горлу. Я понятия не имела, как будто кому-то что-то объяснять. Дрожащими руками я схватила свитер, брошенный Марселем, лосины, лежащие на дне ящика в шкафу и первое попавшееся боди, с молниеносной скоростью, чтобы поскорее спрятаться от его испытующего взгляда в ванной. Клянусь, я не хочу ему об этом говорить. Я вообще ничего не хочу говорить! И ни с кем!
Я плакала даже стоя под горячими струями, прожигающими кожу. И не могла успокоиться. Тяжело сглатывая горечь во рту, я втирала в себя гель. В ванной я простояла минут двадцать, если не больше, искренне надеясь, что Марсель дожидаться объяснений не будет и уйдёт. Одевшись, я вытерла мокрые волосы, вышла в спальню. Назойливый Грей был здесь: он принёс горячий чай и свои «фирменные» сэндвичи, и хоть есть мне не хотелось, перед чаем я устоять не могла. Запрыгнув на постель рядом с хозяюшкой, я взяла протянутый мне чай. Стараясь не смотреть ему в глаза, я закусила губу от болезненного импульса внутри сердца, когда он вполголоса спросил:
— Любовная лодка разбилась о быт?
— Я была права изначально, Марсель, — сиплю, — Мне нужно было уехать ещё тогда, — сделав крупный глоток чая, я до боли тёрла висок.
— Нет, Лили. Хотя бы потому, что и в этот раз ты не уедешь, — я грустно усмехаюсь.
— Ты слишком уверен в том, чего не будет. Я приняла решение, и оно не подлежит обсуждению. Или даже переосмыслению. Я не могу остаться. Мы с Дорианом Греем — разряд фантастики. И я даже не могу сказать тебе, в чём причина.
— Дориан решил показать свои замашки сильного мира сего с помощью плётки? На практике или… на словах?
— Так ты знаешь, — в груди похолодело, — Я узнала на словах. Не от него.
— От Джессики?
— Не важно, — я сглотнула, хмурясь.
— Важно, Лили. Так как об этом знают единицы. Я надеюсь, ты не вздумала растрепать это кому-нибудь? — это было, как пощёчина. Я резко опустила голову, выдавив:
— Нет. Очень жаль, что я похожа на парадный флаг, трепещущий направо и налево.
— Лили, — выдохнул он, — Ну, извини…. Извини, это было излишне. Но бдительность никогда не помешает, ведь Дориан публичный человек.
— Публичный и скрытный, да. Я пыталась выпытать у него. Мы договорились о вечере в понедельник, чтобы он, наконец… рассказал, почему он «не про меня». Однако, к счастью, его опередили. Моя совесть чиста. Эта правда умрёт и исчезнет вместе со мной, он может не беспокоится. Но я больше ни дня не хочу оставаться в Сиэтле, — я допила чай парой-тройкой глотков, утёрла губы тыльной стороной ладони.
— Ты плакала. Очень много плакала, — говорит Марсель, заменяя мою пустую чашку полной, не початой своей. Я с благодарным кивком принимаю её в руки.
— Да, плакала. Больше не хочу. От физической боли так точно. Я бы хотела узнать, почему он пришёл именно к этой форме… телесного сближения, но особого желания не испытываю. Скажу больше. Мне страшно даже видеться с ним.