Мистер Дориан Грей (СИ)

— Он достаточно хорош, — холодно выплюнул я, смотря на изуродованное героином лицо.

— Завязывай.

Закончив беседу на этой ноте, я оставил ему денег в награду за информацию, а затем вернулся обратно в Сиэтл. Мозаика начала постепенно складываться в моей голове. Элена, Элена, Элена… Это имя встречалось мне теперь всё чаще. Позже, буква «Э» в заметках Джона Флинна стала для меня предельно чёткой и ясной, так же, как и «миссис Робинсон». Маскировка её персоны в работах психиатра прояснилась, и я отчётливо начал понимать, что дедушка спал с совершенно другой бабушкой, почти за десять лет до того, как встретил свою любимую Анастейшу. И стало понятно всё: мою мать хотели выгодно выдать замуж, иная сторона хотела выгодно использовать её, а она и хотела быть использованной, потому что внутреннее раболепие Даниэль перед моим отцом было сильнее её самой. Это безумие смертельно, гранитно давило на меня. Отвлекали гонки, отвлекала работа, которой с каждым днём становилось всё больше. Два года и шесть месяцев назад — я официально стал генеральным директором, это укрепило моё положение в социальной сфере, сделав из меня чуть ли ни кинозвезду. Но новый вопрос начал сжимать мои виски металлическим кольцом оглушительных дум и мыслей. Зачем это было нужно Элене? Зачем, для чего ей нужно было вмешаться в судьбу Даны, когда та больше не являлась камнем преткновения в отношениях моей реальной матери и отца? Я долго хотел узнать это у неё, столько же откладывал «на потом». Затем, моим частым местом пребывания стал БДСМ-клуб, тот самый, где я встретил Джессику и начал практиковать себя, как самый бесчувственный и неумолимый господин. Я начал было задумываться: не сошёл ли я с ума, не является ли Джесси для меня Эленой, не повторяю ли я «ошибки жизни» Кристиана, как он сам и говорил, ведя беседу со своим психиатром и, ныне, сватом?.. И также достаточно быстро отмёл от себя эти мысли — с самого начала мне казалось, что Джессика не может быть ошибкой. По крайней мере, она уж точно не ошибка в той «бархатной» комнате в моей квартире, где мы предавались своим утехам плоти и порывом моей холодной натуры, которая становилась всё более жестокой и чудовищной. Я осознавал, что фактически стал чужим для мира, чужим для семьи, ведь никто из моих братьев и сестёр, из моих близких родственников и подозревать не мог, что я настолько глубоко погрузился в изучение правды. Теперь любое общение с хранителями правдивого прошлого, или близкими к нему особами, начинало убивать меня, безрассудно и остервенело.

А семь месяцев назад меня посетила новость о том, что Элене слишком худо, что она желает меня видеть, если это возможно. На ту пору я не виделся и не говорил почти ни с кем из семьи около полугода, отписываясь сообщениями о том, что «занят», «нахожусь в разъездах», сообщал зачастую и о «сумасшедших неделях», во время которых «трудно даже дышать, не то, что встречаться с близкими и друзьями». Нельзя сказать, что я чего-то боялся. Я вообще не чувствовал. А когда у меня наступил кризис эмоций, Джессика привела меня свой театр, в котором была главной примой и дала мне понять, что чувства можно подчерпнуть из драматического искусства, необязательно чувствовать что-то самому. Я начал спонсировать театры Сиэтла, помог Джессике перебраться в театр получше, стал партнёром в некоторых центральных домах мирового искусства. В общем, начал брать на себя ещё больше ненужных обязанностей и слыть для прессы «геем — богачом — театралом».

И моё любопытство на ту пору, если быть абсолютно честным, превышало сожаление и скорбное состояние оттого, что «родной бабушке» нездоровится. Трудно уловить тот момент, когда я понял, что начал её ненавидеть. Или только хотел ненавидеть. Я ведь слишком ничтожен для того, чтобы чувствовать. Да, ничтожен в этой чертовне, под названием «яркие и истинные эмоции». Но я прекрасный доминант, прекрасный бизнесмен и по первой реплике отличаю Шекспира от Мольера.

Это было серое холодное утро, меня брал лёгкий озноб. Я приехал к Элене, рядом с ней был её любимый внук, Мэл Грей — парень с ангельским лицом, очень похожий на неё внешне. Он, Армэль, неподвижно сидел на краю её постели, всё его лицо источало тоску. На то время ему уже было полных девятнадцать, а за спиной — мало опыта, как считал я, мало знаний, в этом я поддерживал отца, отсутствие определённых целей, как у любого идиота, считающего, что любовь существует. Сколько помню, он с семнадцати за кем-то страдал, грыз ногти, выплёвывал желчь от максимально принятой внутрь дозы алкоголя. Ведомый, не лидер, но при этом писаный красавец, сотрудничавший с огромным количеством агентств.

Увидев меня, он посветлел изнутри. Его голубые глаза, подаренные ему Айрин — такие же кристаллические, почти синие, — улыбнулись мне, губы слегка сжались.

— Бабушка, помнишь, ты говорила, что хотела видеть Дори?

— Он не придёт, — хрипло произнесла она, закашлявшись, — Кажется, он таит на меня злобу. Ему, поверь мне, есть за что. Если он пропал так надолго, то, безусловно…