Мистер Дориан Грей (СИ)

— Я вспомнил смерть Элены.

— Бабули, что ли?

— Да.

Он недолго помолчал, и я сразу понял, что сейчас будет очередной всплеск великого остроумия.

— Не волнуйся, у тебя на «страшные игры» с твоей Джесси ещё тридцать восемь лет, — я не ошибался.

Он снова разразился приступом смеха, пока я, прикрыв глаза, старался утихомирить своё раздражение, появляющееся во мне всегда, когда кто-то сбивал мой моральный настрой. Чаще всего, этим кем-то был Марсель, ведь только с ним я позволял себе быть абсолютно тем, кто я есть, говорил ему всё, как на духу и доверял больше, чем себе.

Марсель Грей родился годом позже меня. Наша разница никогда не была мною замечена, поэтому мне до такой степени абсурдным казался факт, что я «не родной» для мамы, для своей семьи. Сколько себя помню, он всегда был рядом со мной. Мы играли в одни игры, учились вместе, занимались верховой ездой, фехтованием, танцами; в первые студенческие годы в Сиэтле, взяв зарок «жить без помощи и крови предков», мы снимали каморку у чёрта на куличках, пили, знакомились с разнотипными женщинами, кутили. Немного позже, мы втянулись в мотогонки и большой бодибилдинг, а спустя год разделились по факту успеха — я больше брал вершин в скорости, а он — в строении тела своего, так наши увлечения несколько разошлись. После я всерьёз увлёкся байкерами, Марсель — брал уроки пилотирования у Кристиана и его помощника-пилота, несмотря на говор деда: «Он учится этому, чтобы веселить своих подружек». Наши общие взгляды с Марселем — с новыми людьми и новыми книгами — стали разниться, но наше братство и истинная дружба, нерушимая, полная событий и поддержки становилась всё более и более нерушима. Единственный человек, о котором я могу говорить, как о самом честном и преданном мне, так это о нём. Не могу вспомнить, чтобы между нами когда-либо были секреты, но определённо могу призвать в мыслях тот момент, когда абсолютно точно понял, что скрывать нам друг от друга что-то не имеет смысла. Когда осознал, что его доверие, вера в меня, потребность в моём совете и поддержке — всё, что ему нужно.

Это было на втором курсе нашего обучения в университете: Марсель был несколько иным, нежели сейчас. Его язвительная натура скрывалась тогда где-то глубоко, на самом дне его души, которая не знает границ — вряд ли, не имеет, — он был мальчиком без единого намёка на цинизм, на сексизм, который после той истории стал его спутником. Произошло так, что он влюбился в девушку с редким именем — Леона, — и хоть я тогда мало верил в любовь, да и сейчас не верю, — но в его способность чувствовать, я не верить не мог. Он летал на крыльях амура, скакал с ней на единорогах по радуге. Их идиллия не знала никаких границ, но вечное счастье, на которое рассчитывает каждый влюблённый идиот, длилось недолго. Она узнала, что больна раком, а так как родителей мало заботило благосостояние семьи, Марселю пришлось бороться и спасать свою любовь. Несмотря на то, что я предложил ему разорвать «договор о благополучии без помощи родителей», он не стал этого делать. Он работал на трёх работах для неё, отсылал ей деньги в Германию, куда она поехала с братом — ведь там лучшие врачи. Так длилось около года. Когда же он решил приехать проведать её лично, его чуть было не хватил удар. Эта больная страдалица оказалась маленькой бесчувственной стервой, которая проспорила со своим парнем, — названным для Марселя «братом», — на то, что сможет влюбить в себя одного из самых развязанных Греев и сорвать на этом большой куш, включая поездку в одну из европейских стран. Меня она, как благоразумно она решила, не потянет, поэтому и выбрала Марселя, для того, чтобы окрутить вокруг пальца.

Он вернулся из Германии, как после войны. Только не лицо, не тело, а его душа была безжалостно избита, скручена, связана по швам и молила о помощи. Я же был ангелом отмщения: до конца нашей учёбы в университете её «братец» выплачивал нам деньги, а этой хитрой суке пришлось продать драгоценности и «тачку», подаренную Марселем. Я сказал ему позже, что, наверняка, «можно любить и подешевле», на что он ответил: «полюбишь — поймёшь». И, быть может, это цинично, но я безумно счастлив, что до сих пор этого не понял. Вообще, с каждым годом, любовь кажется для меня всё большим и большим дерьмом.

После такой откровенности о личном крушении высшего морального чувства, я не мог не делиться с Марселем своими горестями и бедами. Я говорил ему всё, да и сейчас бегу к нему со своим настроением, как с бутылкой виски, а зачастую и с тем, и с другим. Однако о своих садистских наклонностях я рассказал недавно, о чём жалел только в те моменты, когда мой брат был настроен оторваться и язвить, а это было почти всегда. Но в одном я был уверен на сто процентов — он предан мне, как я ему и такого неприятного события, как предательство ждать устанет даже бессмертный. Это правда.