Скомкав и выбросив несколько помпезных проектов в мусорную корзинку, на которой сидел, Эндерби мигом составил письмо в катренах «In Memoriam»[20], замаскированных под прозу. «Благодарность за премию, хоть и преисполненная смирения, исходит, однако, не от меня, а от моей Музы и Господа Бога…» И прервался, когда в памяти вынырнула причудливая аналогия. Во времена послевоенной нехватки продуктов он заказал в одном лондонском ресторане пирог с крольчатиной. Поданный пирог не содержал ничего, кроме куриной грудки. Тайна так никогда и не разрешилась. Отбросив эти мысли, он продолжил маскировать куриную грудку стихов под крольчатину прозы. Мышка, подняв передние лапки на манер кенгуру, вылезла понаблюдать.
2
Эндерби отыскал Арри в белом в подземельной кухне с пенившимся позади него коричневым элем, нарезавшим свинину ломтиками толщиной в лезвие ножа. Жеребец в хаки, похожий на идиота, швырял на тарелки пригоршни капусты. Промахнувшись, он тщательно собирал ее с пола и делал очередную попытку. Массивные говяжьи бока жизнерадостно доставлялись со Смитфилда[21] — жирное золотое руно, плоть оттенка разбавленного имперского бургундского. Эндерби сказал:
— Я в Лондон должен ехать, получать золотую медаль и пятьдесят гиней. А у меня нет костюма.
— С такими деньгами, — заметил Арри, — моэте хороший купить. — Вид у него был не сильно радостный; он хмурился на свою непосредственную задачу, как хирург, спасающий жизнь злого врага. — Вот, — сказал он, поднимая на вилке к свету просвечивающий кусок, — тоньше вроде не нареэшь, будь я проклят.
— Но, — сказал Эндерби, — я смысла не вижу в покупке костюма просто для этого случая. Может, я никогда больше его не надену. Или долго не надену. Поэтому хотелось бы позаимствовать один из ваших.
Арри ничего не ответил. Вопросительно разглядывал ломтик на вилке, кивнул, будто ответил на вызов, одержав победу. Потом вновь взялся резать.
— Праильно думаете, — признал он, — у меня не один. Я все время для людей что-то делаю, правда? А что для меня хоть одна сволочь сделала? — На мгновение взглянул на Эндерби, язык мелькнул между стояками ворот, как бы с целью слизнуть слезу.
— Ну, — сказал расстроенный Эндерби, — вы же знаете, можете на меня положиться. То есть в том, что я смогу сделать. Да у меня только один талант, от которого вам мало толку. И похоже, — добавил он в приливе жалости к себе, — всем прочим тоже. Кроме приблизительно сотни людей тут и в Америке. И одной сумасшедшей поклонницы из Кейптауна. Знаете, она пишет раз в год, предлагает жениться.
— Поклонницы, — повторил резавший Арри, с легкостью прибегая к множественному числу. — Поклонницы, да? Вот чего у меня нету. Это
— Кто? — спросил Эндерби. — Когда?
— Наверху, — пояснил Арри. — Тельма, в коктейль-баре слуит. Точно стало известно, увольняется в конце месяца. Кто чертовски хорошенькая, кто чертовски злющая, — сказал он, методично нарезая мясо. — Кто чертовски обалденная, — сказал он.
— Не знаю, — признал Эндерби.
— Чего не знаете?
— Кто чертовски обалденная.
— Кто-кто, — сказал Арри, ткнув ножом в потолок. — Кто сверху. Та самая Тельма.
Тут Эндерби вспомнил, что два англосаксонских местоимения женского рода в Ланкашире сосуществуют. И сказал:
— Ну почему не пойдете к ней, не завоюете? Только несколько зубов сперва вставьте, дело будет верней. Популярный предрассудок склоняется в пользу зубов, верней будет.
— Чего вы свиней приплели? — сказал Арри. — Я не ем ничего. Свиней едят. Я влюблен, вот де чертова проблема, чего тут свиней приплетать?
— Женщинам зубы нравится видеть, — объяснил Эндерби. — Ценность больше эстетическая, чем функциональная. Влюблены, да? Ну-ну. Любовь. Давно я не слышал, что кто-то влюблен.
— Нынче любой обормот влюблен, — возразил Арри, покончив с резкой. И хлебнул коричневого эля. — По радио все время поют. Я над ими смеялся. А теперь сам влип. Любов. Воще лишние хлопоты при такой занятости в нынешнее время года. Фирменные ленчи, обеды до конца февраля. Нету худше для этого времени.
— Насчет костюма, — напомнил Эндерби. Взглянул на объемистую оплетенную бутыль с маринованным луком, и кишки внутри начали размягчаться. Ему хотелось умереть.