Мистер Грей младший (СИ)

Мои руки, что сжимали её лицо, переносятся на шею и стискивают её так плотно, что она вскрикивает, то и дело, ударяясь головой о подушку. Я прижимаюсь лбом к её лбу, полностью теряя рассудок. Двигаюсь в ней так, точно заведённый. Я люблю её каждой клеточкой в своём теле. Я люблю её так, что не хватит жизни, чтобы доказать ей это. Я хочу забрать её. Решать все её проблемы. Защищать. Хочу… Хочу на ней жениться, чёрт возьми! Хочу пронести эту любовь и это счастье, это счастье с ней. Идти по жизни рука об руку, ни о чём не жалея. Не оборачиваясь на прошлое. Она — это всё, что я хочу и всё, что я хотел на протяжении всей жизни. Моя Айрин. Вся моя.

— Я люблю тебя, — шепчу, переплетая наши пальцы, сцепляя наши влажные ладони, кладя их по обе стороны от её головы, — Я люблю тебя. Поняла? — она жёстко сжимает меня. Вся и всем телом. Рот её открыт в беззвучных стонах, глаза закрыты, пока я снова и вновь наполняю её.

— Поняла! — визжит она, бьётся крупной дрожью, трясётся в лучах оргазма, что озаряют каждую часть бесконечно любимого мною тела, моей души, что, вместе с криками, сейчас освобождается от оков и несётся на свободу. Она моя страсть. Моя скорость. Моё предзнаменование. Она всё, ради чего я живу. Ради чего я дышу. Ради чего я существую.

— Да! — кричу, сжатый цепями рук и ног, сжатый тисками той эйфории, что кипит в ней, я сдаюсь. Сдаюсь, громко дыша и кончаю. Не чувствую ни рук, ни ног, я замираю в ней и понимаю, как наполняю её… До края. До сердца и даже глубже.

И чёрт знает, сколько раз мы это повторили перед тем, как бездыханные свалились на стыдливо скомканные у изголовья подушки. Перед тем, как она, так, как всегда… как было всегда, мирно устроилась на моей груди, прикрыв горячие веки. Положила щёчку на левую сторону моей груди, а руками сжала мой пресс и поясницу. Ногами обхватила бёдра. Оплела меня, точно спасательный круг. Точно боясь, что если отпустит, то утонет в этой «гигантской» постели. Да, конечно, это кровать больше, чем в доме её бабушки… Я улыбнулся своим воспоминаниям. Тогда, мы обещали спать вместе только друг с другом. Я выполнил обещание. Никого не приводил в свою постель, но… Но не мог не удовлетворять своё либидо. А Айрин… Айрин — маленькая девочка, которая даёт мне такое большое счастье. Не удержавшись, я поцеловал её в макушку.

Стараясь не разбудить, я подтянул простынь, чтобы укрыть свою любимую. «Свою. Любимую». Я улыбнулся этим словам, произнесённым в мыслях, как дурак. Затем, я долго глядел в потолок, в который бил сумрачный, голубоватый свет пробуждающегося Сиэтла. И вспомнил, что смотрел так же: в этот потолок, в это самое время, когда мы первый раз познали тела друг друга. И если тогда это было омрачено страхом перед будущим, страхом перед неизведанным и таким далёким, то сейчас… Сейчас, этого страха не было. Никуда я больше не отпущу её, чёрта с два. Даниэль, компания. Зачем?! Я сморщился.

Как я мог быть таким циником? Всё, что мне было нужно, всегда было рядом со мной. Всегда было близко. А я гнался за чертовщиной, за ерундой, которую толком и нельзя принять за цель жизни. Шумно выдохнув, я потянулся к тумбочке одной рукой, а другой всё ещё поглаживал волосы Айрин. На тумбочку, каким-то молниеносным порывом, для сушки из кармана брюк мною была выловлена чуть влажная пачка сигарет. Не помню, в какой момент я её вытащил, да и чёрт с этим. Я не контролировал ничего. В этом и есть прелесть жизни. Ты счастлив, когда теряешь контроль. Ты действуешь так, как бы никогда не смог действовать. А когда ты поступаешь, стараясь бежать впереди планеты всей, ты сам заводишь себя в непроходимый тупик. Сощурившись, я закурил сигарету; стараясь не потревожить щёлканьем зажигалки хрупкого сна малышки, отвернулся к окну… Окну, в которое залезал, чтобы быть с ней. Я всегда, всегда хотел быть с ней.

Протяжно затянувшись, я медленно пускал кольца дыма в потолок, вдыхая пары, пахнувшие ментолом. Моя рука еле ощутимо касалась шёлковых кудрей. Я игрался с ними, любуясь их оттенком в этот рассветный час.

— Я думала, ты не куришь, — горячее дыхание опаляет грудь.

Я вздрагиваю.

— Я думал, ты спишь, — тихо шепчу, гася сигарету в широкой низкой вазе, больше напоминающей блюдо, с белоснежными цветами.

Пепел послушно отслаивается, растворяется; я кладу обмокший с краю окурок в пачку, отворачиваясь. Но не проходит и секунды, как я снова смотрю на тумбочку.

Что, блять? Белые розы? В комнате Айрин? Что это значит? Ухажёры, поклонники, тайные воздыхатели? Я хмурюсь, но ничего не говорю. Сдержусь.

— Нет, не сплю, — шепчет она, прижимаясь ближе.

Я улыбаюсь её тихому, хриплому голосу.

— Так, значит, куришь… Не жалко лёгкие, печень, здоровье? Или после Даниэль не страшна даже Эбола?

— Всё так же язвишь, — ухмыляюсь, нежно прижимая ревнивицу к себе.

«Ревнивица». Кто бы говорил, Теодор Грей…

— Я ошибся, когда подумал, что твой язычок устал за сегодня. Его режим двадцать четыре на семь…

— Всё шутишь, Грей, — я понимаю, что она сдерживает улыбку. Затем, укладывает подбородок мне на грудь, смотря в глаза.