И он поквитается со старым детпеном в самом скором времени. Но сейчас надо решать другую проблему, более насущную. Он садится, чтобы обдумать ее. Берет стул, на котором сидел, когда смотрел с матерью телевизор. Осознает, что она никогда больше не увидит реалити-шоу. Это грустно… но есть и смешная сторона. Он представляет себе Джеффа Пробста, присылающего цветы и открытку: «
Так что же ему с ней делать? Соседи ее не хватятся, потому что она с ними не общалась, считала воображалами. Подруг и друзей у нее нет, даже собутыльников, потому что пила она исключительно дома и в одиночку. Однажды – в редком приступе самокритики – мать заявила ему, что по барам не ходит, поскольку там полно таких же пьяниц, как она.
– Поэтому ты попробовала это дерьмо, но не остановилась? – спрашивает он у трупа. – Потому что слишком набралась?
Он сожалеет, что у них нет морозильной камеры. Если б была, он бы затолкал в нее тело. Видел это в каком-то фильме. Он не решается оттащить мать в гараж: слишком близко к улице, вдруг кто войдет. Полагает, что мог бы закатать труп в ковер и спустить в подвал – он точно уместится в нише под лестницей, – но как он сможет работать, зная, что она рядом? Зная, что ее глаза горят, пусть она и закатана в ковер?
Кроме того, подвал принадлежит только ему. Его командный пункт.
В итоге Брейди осознает, что остается только одно. Хватает мать под мышки и тащит к лестнице. К тому времени когда добирается туда, пижамные штаны матери соскальзывают, обнажая, как она иногда это называет (
Брейди затаскивает ее наверх, со ступеньки на ступеньку. Пижамные штаны сползают до лодыжек, где и остаются. Он вспоминает, как она маршировала, сидя на диване. Жуть. Но, как и в случае с Джеффом Пробстом, посылающим цветы, есть в этом что-то смешное. Хотя едва ли он сможет объяснить эту шутку людям. Это сугубо личное.
По коридору. В ее спальню. Он выпрямляется, морщась от боли в пояснице. Господи, ну она и тяжелая. Словно смерть набила ее дополнительным мясом.
Не важно. Это надо закончить.
Он натягивает на нее пижамные штаны, чтобы она вновь выглядела прилично – насколько прилично может выглядеть труп в заляпанной блевотой пижаме, – и поднимает ее на кровать, застонав от нового укола боли, пронзившего поясницу. Когда выпрямляется, ощущения такие, будто треснул позвоночник. Брейди думает о том, чтобы снять с нее пижаму и одеть мать во что-то более чистое, скажем, в одну из больших футболок, в которых она иногда спит… но это означает, что придется вновь поднимать фунты мертвой плоти, повисшей на костях-плечиках. А если он надорвет спину?
Он мог бы просто снять с нее пижамную рубашку, на которую попала большая часть блевоты, но тогда придется смотреть на ее сиськи. Она позволяла ему их трогать, но редко. «Мой красавчик, – говорила она при этом. Гладила по волосам или массировала шею, а боль уходила, пусть и огрызаясь. – Мой сладкий красавчик».
– Извини, мама, – говорит он, глядя на тело. – Не твоя вина.
Нет, конечно. Это вина жирного экс-копа. Брейди купил яд «Суслики – вон», чтобы отравить собаку, все верно, но лишь с целью добраться до Ходжеса, наказать его. И наказал себя. Не говоря уже о том, какая теперь грязь в гостиной. Придется там прибраться, но сначала надо сделать кое-что еще.
Он уже взял себя в руки, и на этот раз голосовые команды срабатывают. Он не тратит время попусту, сразу садится перед Номером три и заходит на сайт «Под синим зонтом Дебби». Его послание Ходжесу короткое и по делу:
Тебе конец.
Ты и не заметишь.
Зов мертвых
В понедельник, через два дня после смерти Элизабет Уэртон, Ходжес вновь сидит в итальянском ресторане «Димасио». В последний раз он приезжал сюда на ленч с бывшим напарником. Теперь обедает в компании Джерома Робинсона и Джанель Паттерсон.
Джейни говорит, что костюм ему к лицу, и тот действительно сидит лучше, потому что Ходжес сбросил несколько фунтов (так что «глок» на бедре практически не виден). А Джерому нравится новая шляпа, коричневая федора, которую Джейни импульсивно купила Ходжесу в этот самый день и вручила со словами, что теперь он частный детектив, а любой уважающий себя частный детектив обязан носить федору, чтобы при необходимости сдвигать на одну бровь.
Джером надевает шляпу и сдвигает под нужным углом.
– Я похож на Боги[33]
?– Не хочется тебя разочаровывать, – говорит Ходжес, – но Боги был белым.
– Настолько белым, что практически светился, – добавляет Джейни.
– Забыл. – Джером возвращает федору Ходжесу, который кладет шляпу под стул, думая о том, как бы не забыть ее при уходе. Или не наступить на нее.