Мистер Морг

У Мэтью были свои трудности. Как заснуть, зная, что, когда Морг подкрадется к ним, его целью будет убийство, а избранной жертвой — человек из Нью-Йорка, чья работа состоит в том, чтобы решать проблемы, и который, спасшись от одной гремучей змеи, стал главной мишенью для другой? Мэтью вспомнил, как при первой встрече спросил Морга, почему он решил попытаться убить Мэрайю в красном амбаре за больницей, вместо того чтобы унести ноги, и как Морг ответил: «Христианское милосердие не позволило мне бежать, не освободив Мэрайю из темницы боли, в которой она жила». Может быть, ненависть к людям и желание убивать пересиливают в Морге даже здравый смысл, подумал Мэтью. Как некоторые люди, вопреки всем разумным доводам, добровольно становятся рабами всевозможных пороков, так и Морг предан своей тяге к истреблению человеческих жизней. Или, вероятно, так: когда ему предоставляется возможность убить кого-нибудь, он просто пользуется ею, несмотря ни на что. Мэтью закрыл глаза. И снова открыл. Хоть он и устал, нервы у него были на пределе. Он положил пальцы на рукоятку пистолета. Он вдруг подумал, что должность секретаря мирового судьи была не такой уж плохой. Он вспомнил, как Натаниел Пауэрс сказал ему в ратуше в середине лета, после того как освободил его от обязанностей секретаря, чтобы он поступил на работу в бюро «Герральд»: «Думаю, учеба твоя только начинается».

«Боже, помоги мне пережить очередное испытание», — подумал Мэтью.

— Можно я посижу с вами? Всего минутку?

Он только сейчас заметил, что к нему подошла Ларк. Он сел, радуясь, что кто-то есть рядом.

— Да, конечно, — сказал он и смахнул палочки и камни с того места, где она собиралась сесть. — Прошу прощения за меблировку, но, по крайней мере, отсюда открывается прекрасный вид.

Он сомневался, что его попытка пошутить заставила ее улыбнуться: лица ее в темноте не было видно. Позади нее угасал маленький костер. Фейт, кажется, наконец заснула под своей накидкой, что само по себе было радостным событием. Ларк села и протянула ему фляжку с водой. Он взял ее, отпил немного и вернул.

Оба молчали. По небу, внушая благоговение, текла гигантская звездная река, а внутри реки свет завихрялся восхитительными потоками. Некоторые звезды, казалось, горели то красным, то синим огнем. А от других как будто исходила неведомая пульсирующая энергия. Далеко над горизонтом вспыхнула на черном фоне золотая искра, потом она стала оранжевой, а потом так же внезапно погасла. Так уж устроен мир, подумал Мэтью. Все имеет свое начало и конец, даже звезды.

— Мэтью, — заговорила Ларк. — Я хотела сказать вам, что ни в чем вас не виню.

Он не ответил ей, но внимательно слушал.

— Вам не нужно винить себя, — продолжала она, и он не знал, смотрит она на него, говоря это, или нет. — У вас были свои причины поступить так, как вы поступили, и я уверена, что вы считали их важными. Наверное, они и были важными. Но если бы вы не были… Если бы вы не были хорошим человеком, Мэтью, то не были бы сейчас здесь. Вам не было бы дела до того, что с нами случилось. И вы не пытались бы все исправить.

— Не думаю, что я когда-нибудь смогу…

Он замолчал: Ларк приложила к его губам палец.

— Сможете, — сказала она. — Если доставите его туда, куда нужно. Если не сдадитесь. Все, что случилось, теперь уже в прошлом. Все позади. Слышите?

Он кивнул. Она убрала палец.

— Отпустите вчерашний день, — сказала Ларк, — чтобы он не подвел день завтрашний.

Неужели он стал от чего-то избавляться? От какой-то тяжести? От печали, глубоко поселившейся в нем? От чувства вины, похожего на собственноручно сооруженную виселицу? Он не был в этом уверен. Если и так, то в этом не было драматизма, не было мощи и величия звездной реки и небесных потоков. Но он подумал, что благодаря этой юной девушке (которая оказалась взрослее и мудрее, чем можно было бы ожидать в ее годы) в нем, во мраке, в который он был погружен, зажглась искорка надежды, и, возможно, она поможет ему найти дорогу домой из этой глуши, в которой блуждает его душа.

— Вы не обнимете меня? — спросила она едва слышным шепотом.

Он обнял ее. Она положила голову ему на плечо и, крепко прижавшись лицом, заплакала. Она не давала полной воли своим рыданиям, чтобы ее мать, ее ребенок, не услышала и не проснулась. Он гладил ее по волосам, потер ей шею, желая поделиться теплом, а она так и сидела, прильнув к нему, и плакала, как могла бы плакать любая шестнадцатилетняя девушка с разбитым сердцем ночью, когда звезды сияют яростной красотой высоко над страшной страной гремучих змей.

Мэтью не знал, как долго он просидел с ней и как долго она плакала. Время для англичанина и правда остановилось. Но наконец ее рыдания стихли, она перестала всхлипывать и оторвала лицо от его влажного плеча.

— Спасибо, — сказала она ему, встала и вернулась к матери.

Мэтью снова лег, держа пистолет под пальцами. У него болели ноги и спина, но впервые за долгое время — может быть, с тех пор, как он решил сломать красную сургучную печать с осьминогом, — к его душе прикоснулся покой.

Глаза его закрылись.