Мистер Уайлдер и я

— Раза два-три, — ответила я, — он говорил, что уму его непостижимо, почему мистер Уайлдер так загорелся идеей экранизировать именно эту книгу, именно эту повесть.

— Моему уму это тоже непостижимо, — внезапно вмешалась Одри.

Шагая, мы обнаружили сбоку от тропы место для пикника либо для тех, кому понадобилось дать отдых ногам. Пяток столов со скамьями и видом на море. Мы уселись за одним из этих столов.

— Прекрасный денек выдался, — обронила Барбара.

На пляже внизу, как ни странно, было много отдыхающих. Хотя что же тут странного, просто я за тщетными попытками смириться с тем, что спустя несколько недель моя киножизнь закончится, не заметила, как наступил август, курортный сезон в самом разгаре. Я смотрела на фигурки на пляже, издалека они казались крошечными; эти «игрушечные» люди купались, загорали, играли в футбол и фрисби, а я задавалась вопросом, неужели им не опостылела эта жизнь — обычная жизнь простых смертных, когда там, высоко на горе, восседают боги, обсуждая божественные неурядицы в их божественном мире. Блаженство в неведении. Раньше я не совсем понимала смысл этой фразы[43]. Теперь до меня дошло.

— Да, — согласилась Одри. — Райский денек. И все же нет предела совершенству, а мартини с водкой способен усовершенствовать что угодно. Угощайтесь. — Она извлекла из сумочки серебряную фляжку и протянула ее Барбаре.

— Ты гений, Одри, — восхитилась Барбара. — Коварный гений, но все равно гений.

Отпив из фляжки, Барбара передала ее мне. Но я только притворилась, будто пью. С недавних пор мартини с водкой стал моим любимым напитком, но для алкоголя было еще слишком рано, во всяком случае, для меня, да и попросту не хотелось. Сделав лжеглоток, я вернула фляжку Одри.

— Так о чем ты говорила, Од? — продолжила прерванную беседу Барбара.

— О чем я говорила? — Изрядно отхлебнув из фляжки, Одри утерла губы рукавом.

— Ты сказала, что уму твоему непостижимо, зачем Билли понадобилось снимать этот фильм.

— Точно. Ну, имеются у меня кое-какие предположения, но… это лишь предположения. Сама знаешь, он никогда не рассказывает мне о картине, которую снимает. Ни слова из него не вытянуть. Полагаю, Ици ведет себя так же.

— А то. На нашу долю выпадают исключительно побочные эффекты, мы миримся с их дурным настроением, терпим и переживаем их взлеты и падения, но ни один из них не станет откровенничать с нами. Со своими женами. Боже сохрани, им такое и в голову не придет! — Затем, обращаясь ко мне: — Я вот о чем… меня ничуть не беспокоит то, что вы с ним так сблизились в Мюнхене, дорогая, и все же слегка досадно, что в результате вы куда лучше осведомлены об умонастроениях моего мужа, чем я.

— Но это все, что мне известно, — я опять насторожилась, — честное слово. Когда мы готовили ужин, он изредка заговаривал о фильме. Но я уверена, он поделился бы этим с любым другим человеком.

— Ладно, дайте-ка я вам расскажу, что я обо всем этом думаю, — сказала Одри. — Напоминаю, с Билли я знакома уже более тридцати лет.

Фляжка с водкой снова пошла по кругу, я снова притворно отхлебнула. И Одри начала свой рассказ:

— Первым делом хочу заметить, нас с Билли нельзя назвать родственными душами. Не в общепринятом смысле, по крайней мере. То есть ты, Барбара, и твой Ици, вы оба писатели. Оба творческие люди. И это вас как-то… роднит. Я же за всю мою жизнь ничего не сотворила.

— Ой, да ладно… не стоит так себя принижать.

— Я и не принижаю. Я чертовски хорошо готовлю, и я чертовски хороший друг и чертовски хорошая жена, если уж на то пошло. А ранее я была обалденной певицей.

— Вы были певицей? — Об этом я ни от кого не слыхала.

— Зря вы так удивляетесь, дорогая. Да, была. И однажды, давным-давно, даже гастролировала по стране. С оркестром Томми Дорси[44], между прочим… — Она посмотрела на меня, и нотка отчаяния прозвучала в ее голосе: — Ох, вы, наверное, не имеете ни малейшего представления, кто он такой? Понимаю, ведь это было в далеком, далеком прошлом. В любом случае с пением я покончила. И не по настоянию Билли, уверяю вас. Ему еще ни разу не удалось заставить меня сделать то, чего я не хотела делать.