Мистер Вертиго

Пока тянулись все эти страсти, мамаша Сиу с Эзопом ухаживали за мной так, будто я был им родная кровь и плоть, любимая отрада сердца. В перерывах между ступенями, которые длились иногда по нескольку дней, а иногда по нескольку недель, когда я залечивал раны, чтобы быть в состоянии вынести следующий невыносимый этап, заняться было все равно нечем, и мастер Иегуда нередко куда-то уезжал, оставляя нас на ферме втроем. Я понятия не имел, куда он исчезает, но, бездумно радуясь тому ощущению покоя, которое мне давали его отлучки, не спрашивал. Пока его не было, я чувствовал себя в безопасности, а главное, освобождался от гнета, которым давило его присутствие, – слишком он тяжело молчал, слишком странно смотрел на меня, слишком много он занимал пространства, – избавившись от него, я будто снова получал возможность дышать полной грудью и от одного этого веселел. Когда мастер Иегуда уезжал, я начинал любить дом, где мы жили втроем в чудесной гармонии Толстуха мамаша Сиу и два ее тощих сынка Именно тогда мы по-настоящему подружились с Эзопом, и пусть тот год был тяжелый, у меня от него остались хорошие, возможно, даже лучшие в жизни воспоминания. Эзоп был замечательный мастер рассказывать, и больше всего на свете я полюбил слушать его мягкий голос и необыкновенные сказки, которые он знал без числа Голова у него была ими набита битком, и когда бы я ни попросил, улегшись в постель, измученный и несчастный после своих испытаний, Эзоп усаживался рядом и часами рассказывал их одну за другой. Про Джека победителя великанов, Синдбада-Морехода, бродягу Одиссея, Крошку Билли, про Ланселота и короля Артура, и Пола Баньяна – про всех про них я узнал от него. Самые интересные сказки он приберегал про запас, на те дни, когда мне было особенно плохо, и все они были про моего тезку, сэра Уолтера Рэли [Уолтер Роули (ок 1552-1618) – написание, принятое в настоящее время в академической традиции, прежде писали Рэли.]. Помню, как не поверил, когда он сказал, что это очень известное имя и что раньше так звали настоящего мореплавателя и героя. Чтобы доказать, что не врет, Эзоп поднялся, подошел к книжной полке, взял толстую книгу и нашел в ней страницу, где был портрет сэра Уолтера. Никогда я не видел такого благородного лица и вскоре полюбил его разглядывать и разглядывал каждый день минут по десять или пятнадцать. Я полюбил острую бородку, взгляд, острый как нож, и жемчужную серьгу в левом ухе. Это было лицо пирата, настоящего храброго рыцаря, и с самого первого дня оно во мне запечатлелось, и сэр Уолтер стал моим вторым «я», невидимым родным братом, который мне помогал проходить сквозь огонь и воду. Эзоп рассказывал о клятве плаща и шпаги, о поисках Эльдорадо, о гибели колонии в Роаноке, о тринадцати годах в Тауэре и о смелых последних словах, произнесенных им возле плахи. Сэр Уолтер был лучший в свое время поэт, ученый, исследователь, вольнодумец и любимец всех женщин в Англии.

– Попробуй сложить нас вместе, – говорил Эзоп, – и поймешь примерно, какой он был. Умный, как я, храбрый, как ты, к тому же высокий, красивый – вот такой он был, сэр Уолтер Рэли, самый совершенный из всех людей, какие жили на свете.

Каждый вечер мамаша Сиу входила ко мне в комнату, укладывала в постель и сидела радом, пока я не засыпал. Я привык к этому ритуалу, и скоро он стал мне нужен: я быстро взрослел и крепчал, но для нее оставался ребенком. Ни мастер Иегуда, ни Эзоп никогда не видели моих слез, а с мамашей Сиу я плакал – хлюпал носом в ее объятиях, как самый последний слюнтяй. Помню, как я наконец решился заговорить о полетах, и слова ее, полные такой неожиданной, такой спокойной уверенности, в миг усмирили бурю, бушевавшую во мне долго, – не потому, что я поверил в себя, а потому, что в меня верила она, а я верил ей больше всех на свете.

– Совести у него нет, – сказал я. – Пока мы закончим, он меня искалечит, и буду я как Эзоп.

– Нет, сынок. Ты поднимешься вверх и будешь там танцевать, как облачко.

– Ага, конечно, а еще у меня вырастут крылышки и я буду играть на лютне.

– Ты взлетишь какой есть. Из плоти и крови.

– Чушь собачья, мамаша Сиу, наглое подлое вранье. Если он хочет меня научить летать, чего ж не учит? За этот год он сделал со мной все, что только можно придумать, – зарыл в могиле, бил, жег, резал, а я как ходил только, так и хожу.

– Это твои ступени. Путь; который нужно пройти. Худшее еще ждет тебя.

– Значит, он и тебе запудрил мозги.

– Кто может запудрить мозги мамаше Сиу? Я слишком старая и слишком толстая, чтобы глотать все, что слышу. Ложь для меня что куриная кость. Попадется, так я ее выплюну.

– Но люди не могут летать. Что же тут непонятного! Им Бог не велел.

– Все можно изменить.

– В другой жизни, может, и можно. А в нашей нет.

– Я видела это. Когда была маленькой. Вот этими вот глазами. А то, что случилось раз, может случиться второй раз.

– Тебе приснилось. Ты только думаешь, будто видела, а на самом деле приснилось.