Мистер Вертиго

Она именно так и сказала, но я в глубине души усомнился, что она сама себе верит. Я чувствовал, как чем дальше, тем больше в ней нарастает тот же протест, что во мне, и радовался единому взгляду на столь серьезные вещи. Она, эта миссис Ви, была еще тот орешек, и теперь, поселившись у нее в доме и наблюдая за ней каждый день, я обнаружил в нас куда больше общего, чем мне казалось раньше. На нашей ферме зимой она была гостья и вела себя соответственно, стараясь ради Эзопа с мамашей Сиу соблюдать все правила и приличия, чтобы их не оскорбить, но здесь, на своей территории, она была свободна, и я впервые увидел ее настоящей. Недели две я только и делал, что таращил глаза, одинаково изумляясь и количеству вдруг обнаруженных у нее дурных привычек, и той легкости, с какой она им потакала. Я говорю даже не о том, сколько она пила (джин с тоником миссис Виттерспун принимала раз этак шесть или семь на день) или сколько курила (дымила она с утра до ночи, причем крепкие сигареты, каких уже и не делают, например «Пикаюнз» или «Милый капрал»), но о некоей общей свойственной ей расхлябанности – будто бы под внешностью светской дамы жила, время от времени прорываясь наружу, самая что ни на есть оторва. Стоило миссис Виттерспун принять стаканчик-другой, ее как прорывало, и она начинала сыпать, причем со скоростью хорошего армейского автомата, уж до того крутыми, забористыми словечками, каких я от женщины и не слыхивал. После той непорочной жизни, которой я жил на ферме, я наконец отвел душу, увидев в ней человека, кто плевал на все высшие смыслы и стремился лишь зарабатывать деньги да жить на них в свое удовольствие. Потому мы быстро сдружились и, предоставив мастеру самостоятельно утирать себе слезы, днями вместе потели, а вечерами скучали, почти что не расставаясь все то жаркое лето в Вичите.

Я знал, что и ей нравится проводить время со мной, но не хочу преувеличивать и говорить о якобы глубокой ее ко мне привязанности, по крайней мере тогда, в самом начале нашего знакомства. Тогда у нее были вполне определенные резоны поддерживать во мне бодрость духа, и как ни хотелось бы мне отнести это на свой счет – вот, мол, какой я был классный, какой остроумный и так далее, – на самом деле ее волновало только будущее личного счета в банке. С какой бы еще стати толковой и привлекательной женщине могло прийти в голову столько возиться с недомерком вроде меня? Она видела во мне удачное капиталовложение, живые денежки и понимала, что, проявив по отношению к моему таланту соответствующие предусмотрительность и заботу, потом станет самой богатой женщиной в целых тринадцати штатах. Не хочу сказать, будто нам не бывало весело, но она-то впустила в меня коготки и держала при себе, исходя исключительно из собственных интересов, – чтобы я не удрал прежде, чем принесу доход.

Пусть так. Я ее не осуждаю, и более того, окажись я на ее месте, возможно, и сам поступал бы именно так. Но вот что меня уедало, и не раз, так это с каким равнодушием она относилась к моим чудесам. Все то мучительнейшее лето я не оставлял упражнений и работал не меньше, чем час или два в день. Чтобы людей, проезжавших мимо, не хватила кондрашка, работал я только в доме: поднимался в гостиную на втором этаже и закрывал ставни. Миссис Виттерспун редко приходила на меня взглянуть, но даже если все-таки приходила, смотрела на кувырки в воздухе, не дрогнув ни мускулом, с тем спокойным, холодным вниманием, с каким мясники оценивают сорт мяса. И какие бы потрясающие трюки я ни исполнял, они были для нее в порядке вещей, столь же обыкновенными и объяснимыми, как шум ветра или же смена лунных фаз. Возможно, она бывала слишком пьяна, чтобы заметить разницу между чудом и природным явлением, возможно, ее просто нисколько не волновала загадка левитации, или же ей надоело смотреть, как я проплываю по воздуху над стульями и столами в давно осточертевшей гостиной, но так или иначе, она менялась, только когда речь заходила о развлечениях, и ради какой-нибудь третьесортной ерунды была готова вести машину в любой ливень. Моя работа была для нее средством для достижения ее целей. И пока цель оставалась недостижимой, на мои средства ей было плевать. ,