Мистерии доктора Гора и другое…

Начав с районной поликлиники, Шмаков, решив, что там ему хоть адрес подскажут, с минуту помялся у окошечка регистратуры (на удивление, здесь было пусто и никто перед ним не стоял) и, дождавшись, пока сидящая за стеклом женщина с изможденным лицом, в белом халате, подняла на него глаза, открыл рот, но сказать у него ничего не получилось.

«За больничным?» — почти не сомневаясь в ответе, подняв глаза, женщина некоторое время рассматривала молчащего Шмакова, а, расслышав его, не поднимаясь со стула и обронив очки на стол, как перенесенная неведомой силой, оказалась вдруг на приличном расстоянии от окошка, там и застыла.

«Мне бы…» — Шмаков не знал, как нужно вести себя и что говорят в подобных случаях, и, вытерев несвежим платком обильно вспотевшую шею, что с ней всегда случалось при душевном волнении Шмакова, заговорил: «Мне бы… того… скелет, чтобы сдать, к кому здесь можно?»

«Гражданин, проспались бы дома!..» — почему-то шепотом произнесла из-за стекла женщина. Шмаков услышал ее, но никак не мог вникнуть в смысл сказанного. Он покрутил головой, осмотрелся — к нему ли это обращено. И понял, что его гонят, что надо уходить.

Как Шмаков добрался до городской клиники, он не помнил, только вдруг обнаружил себя в приемном покое, и потом — идущим вдоль крашенных в тускло зеленый цвет стен по длинному коридору, устланному затоптанной линолеумной дорожкой.

Мимо Шмакова пробегали занятые люди в белых халатах, вот носилки проехали со свисающей простыней по краям… Кто-то остановился на секунду и, едва выслушав Шмакова, по какому он делу, махнул рукой — туда, мол, и побежал дальше к приемному покою. Остановился Шмаков у двери со стеклянной табличкой — «13». Вот, кажется, эту дверь указал пробегавший.

Шмаков был суеверен, но в меру, и дверь все же отворил. В комнате умещалось много столов и стульев — пустых. И только два совсем молодых доктора в белых халатах, небрежно наброшенных на плечи, присели у окна на край стола. Один заглядывал в толстую книгу, которую он держал навесу в руках, перелистывая ее страницы (как только не уронит, почему-то подумалось Шмакову), произносил непонятные слова. Другой, прикрыв глаза, внимательно слушал. Шмакова они заметили только, когда он уже стоял пред ними, переминаясь с ноги на ногу…

— Вам чего, папаша? — отрываясь от книги, спросил первый.

У Шмакова была заготовлена фраза, он ее где-то слышал и повторял про себя по пути сюда, чтобы не забыть, ведь от нее все может зависеть — быть ему посаженным или обойдется. И вот теперь всплыло: «…Принести пользу медицинской науке… Продать скелет…»

— Какой скелет? — не поняли Шмакова.

— Свой.

— Так, так, интересно! — заулыбались обитатели комнаты.

— А вы это точно решили, папаша? Не одумаетесь?

Шмаков вдруг снова засомневался: «Свой скелет загнать — не брюки, другого не будет… А может, предложить им не весь, а руку, например, пока, а придет время — на что она ему?»

— Нет, папаша, — смеются, — или все, или ничего! По частям — не имеем права.

— Ладно, — решился Шмаков, представив себя сидящим рядом с бандитами и шпаной в темной и холодной тюремной камере, — отдаю весь!

Доктора, став очень серьезными, предложили Шмакову раздеться, внимательно осмотрели его, замерили школьной деревянной линейкой рост, спросили адрес, записали что-то в толстый журнал, на разграфленный лист бумаги, дали Шмакову расписаться — «вот здесь и здесь». Шмаков только и рассмотрел жирные линейки, все буквы и все слова сливались в его глазах в сплошные чернильные полосы.

— Ну, вот — теперь ваша жизнь, а точнее, — ваша смерть, папаша принадлежит науке! Вы, конечно, живите дольше, наука подождет. И постарайтесь беречь себя, чтобы руки-ноги были целы и все остальное. А насчет денег — не беспокойтесь, папаша, через неделю получите в банке, мы вам извещение домой пришлем, — и так легонько-легонько подтолкнули Шмакова к дверям: — Пока, папаша!

Очнулся Шмаков в трамвае, обнаружив себя едущим в направлении, привычном ему: через пару остановок — служба. «Значит, судьба, — подумалось Шмакову, — предупредить начальство, чтобы делу хода пока не давали — теперь-то рассчитаюсь непременно, будет чем!»

Начальник, подняв голову от бумаг, протянул руку, как ни в чем не бывало: «Привет, Митрич!» Так он его называл в хорошие минуты. И добавил: «Ты уж, прости, Митрич, — нет за тобой вины: подлец бухгалтер, не там запятую поставил, и меня подвел, и тебя чуть не посадил. Выходи завтра. Сегодня, чего уж, отработаешь потом».