Мистерии доктора Гора и другое…

— Только, — говорит, — сначала возьмем с тебя подписку, что, если ты будешь тонуть, мы тебя спасать не будем, не рассчитывай, — и опять: — Сознавайся, ты — советский шпион!

Просто зло брало: ну сказал бы — да, мы из КГБ — так все равно бы не поверили. Я ведь, и правда, не знаю даже, где этот КГБ находится, знаю только, что штаб их на площади Дзержинского в Москве…

Въехали мы в Анкару. Здесь наша машина остановилась, нам снова надели на глаза повязки и пересадили зачем-то в другую машину. Снова поехали, остановились. Высадили нас из машины, ввели в какое-то здание, провели по коридорам. Сняли повязки с глаз, осматриваемся — мы снова в какой-то камере. Здесь нас раздели до трусов, обыскали, даже часы сняли с рук. Переодели в полосатые пижамы — мне моя, оказалось, едва доставала до колен. И снова развели по разным камерам — на этот раз размером едва больше спичечного коробка.

Представляете — кровать одним концом упирается в одну стену, другим — в другую, ног полностью не выпрямить, разве что стоя только. Окон нет, круглые сутки горит свет, теряешь счет времени: спустя сутки я уже не знал — день стоит или ночь. Наутро повели на медицинский осмотр. Я возмущаюсь:

— Что ж вы, — говорю, — заключили нас без суда и следствия; если подозреваете в чем-то — предъявите обвинения, судите нас!

Действительно, настолько все это оказалось неожиданным. Ведь мы столько слышали о демократии, а тут — такая встреча. Ничего они из того, что я говорил по-русски, не поняли.

Потом прислали в камеру переводчика — я все сначала повторил ему. Он обещал передать начальству. Однако прошли сутки — и никакого эффекта. А сидеть в этой камере было очень тяжело, куда хуже, чем в Самсуне. И я понял, что долго так не выдержу. Что оставалось делать? Я решил перестать есть. Правда, формально не объявлял голодовку. Приносят они мне еду на подносе и спустя час нетронутой ее уносят. И так — несколько раз подряд.

Вызвали меня к какому-то начальнику. Изложил я через переводчика все мои претензии, он выслушал и пообещал переместить нас в другие комнаты. Действительно, спустя час нас перевели в новые помещения. Мне досталась превосходная двухкомнатная, теперь уже трудно сказать «камера», — даже с туалетом и душем. Больше того — на другой день принесли телевизор! Попросил я их что-нибудь для чтения — по-русски, разумеется — принесли пачку журналов «Америка». Стало полегче. Можно даже сказать, хорошо стало. Если бы только не эта неизвестность…

Дней через пять выпросил у них и радио — стал слушать русские передачи. Вечерами, с семи до двенадцати ночи — смотрел телевизор. А днем — дадут пяток журналов, прочтешь их быстро, и снова время тянется. Время от времени водили на допросы, поначалу тоже намекали — выдадим, мол, вас советским. Потом стали помягче. Был один начальник, казалось, очень приличный человек.

— Подождите немного, — говорит, — посидите. Выясним все — и поедете куда хотите.

Где-то недели через три вдруг выводят из камер, на глаза — повязки и, ничего не говоря, усаживают в машину. Куда, зачем?

Проехали мы по улицам, остановились у кафе. Здесь нас угостили превосходным мороженым, и я стал умолять сопровождающих — дайте, говорю, хоть немного походить, ноги же совсем застоялись!

— Нельзя, — отвечают, — никак нельзя.

Так обратно и вернулись. По пути показали нам посольскую улицу — ту, где находятся иностранные представительства. Проехали мы и мимо советского посольства. Мимо!

Показали нам дом, где родился Ататюрк. Очень он у них популярен, по телевизору его портрет показывают чаще, чем в России — Ленина.

А еще через неделю нас отправили в Мюнхен. Правда, перед этим отобрав кое-что из нашего имущества. Ну лодка, Бог с ней, она свое отслужила. А были какие-то памятные вещи. Тот же компас, например, — я хотел его сохранить как сувенир. Или — ключи от солнечногорской квартиры — тоже память, вроде бы. Куртка у меня была хорошая — очень бы пригодилась в первое время. Мыльницу даже с мылом забрали.

— Все, — говорят, — сложено в твою сумку, отдадим в аэропорту.

В Германии уже открываю эту сумку — пуста, нет там многого памятного для нас… Так вот они меня напоследок обидели.

* * *

Итак — Германия. После Турции — абсолютная свобода. Никем и ничем не стесняемая. И Олег, как мог, пользовался ею. Точнее, в той степени, в которой она была ему доступна. Он часами бродил по улицам Мюнхена, заглядывал в магазины, с изумлением обнаруживая в них удивительное разнообразие товаров, назначение которых часто было ему неизвестно.

Сначала он боялся заходить внутрь и только глазел на витрины, рассматривал манекены в ультрамодных кожаных куртках, плотно обтягивающих ноги джинсах, поражался великолепию выставленных образцов. И ощупывал в кармане тоненькую пачку купюр — 300 марок, выданных ему в Толстовском фонде на первые дни. Скорее всего, размышлял Олег, их придется потратить на одежду. Его собственный вид, казалось ему, мог внушить опасение любому встречному — рваная рубаха, протертые за время, проведенное в лодке, на «самом интересном месте» джинсы.