Мистерия в парижском омнибусе

Художник погрузился в это созерцание, с которым мадемуазель Аврора, казалось, соглашалась очень охотно, в то время как месье Дюбуа, вооружённый огромным верроклем, косился на зал, переполненный зрителями и, главным образом, зрительницами.

Она великолепна, — думал Амьен, рассматривая глазом знатока линии этого столь чистого профиля, — и я полагаю, что у нее есть и разум и сердце.

Тот, кого она полюбит, не будет несчастен, и в конце концов, тот, кто на ней женится, не будет обязан жить с её отцом. Хотя я бы предпочёл, чтобы она была менее богата, а её отец был менее буржуа. Некоторые его идеи меня угнетают, и я удивляюсь, что он не заметил, что мы с ним не смогли найти консенсуса ни по одному обсуждаемому нами вопросу. Все его речи и поступки достаточно ясно свидетельствуют о том, что я ему нравлюсь, и это меня удивляет, потому что я ничего не сделал для этого. Возможно, Дюбуа просто демонстрирует меня своим друзьям, как диковинную птицу, этакий некий вид тщеславия, достаточно распространённый среди ему подобных. Они любят помещать в качестве якобы своих друзей актёров, певцов, художников. И все же нет, мне кажется, что у него есть ещё какая-то иная цель, когда он расточает свои авансы в отношении меня. Он действовал бы иначе, если бы не рассматривал мою кандидатуру в качестве своего будущего зятя. Для меня вопрос состоит в том, чтобы вначале понять, нравлюсь ли я его дочери, так как я не рискну, пожалуй, отправиться наслаждаться этой местностью, чтобы затем разочароваться. Я ещё не влюблён в мадемуазель Аврору, но я не замедлю впасть в это состояние, если стану проводить с ней рядом много вечеров. Нужно принять решение, прежде чем подвергнуться такому риску.

Держа сам перед собою эту очень разумную речь, Амьен пожирал глазами мадемуазель Дюбуа, которая, казалось, уделяла все своё внимание сцене, но при этом очень хорошо замечала результат, который производила на своего молодого соседа. Но настал момент, когда Аврора почувствовала стеснение от настойчивости, с коей Поль её рассматривал, и чтобы это прекратить, она заимствовала веррокль своего отца, и направила его на актёра, игравшего Джека Шеппарда, как раз выходившего в этот момент на сцену.

Амьен понял её намерение, и принялся, в свою очередь, смотреть на лица людей, сидящих в партере… исключительно для того, чтобы чем то занять себя, так как пьеса его мало интересовала.

Но вскоре глаза Поля остановились на мужчине, который стоял навытяжку, прислонившись к стене авансцены, у первого ряда кресел.

Этот человек, возможно, не привлёк бы внимания Амьена, хотя он стоял в то время, как все его соседи сидели, но именно этот персонаж пристально смотрел в сторону ложи, где господствовали на передних креслах месье Дюбуа и его дочь. Глаза художника, которые были превосходны, встретились с глазами этого зрителя из оркестра, и он его тотчас же узнал.

Это был именно тот господин, которого он толкнул на лестнице, и который, как ему показалось, неясно походил на пассажира из омнибуса.

На этот раз Амьен смог его рассмотреть без спешки, в полной красе, так как его лицо было хорошо освещено светом рампы, и он не скрывался, а Полю больше и делать было нечего, поскольку в это время мадемуазель Дюбуа развлекалась тем, что косилась на актёров и на пейзажи декораций.

Поль получал гораздо меньше удовольствия, рассматривая этого незнакомца, чем созерцая прекрасную Аврору, но его любопытство было пробуждено этой живой трудно объяснимой композицией, и он приложил большие усилия, чтобы напрячь свою память и вытащить из её закромов черты увиденного мельком накануне мужчины в омнибусе.

Эти усилия увенчались успехом, и Поль снова констатировал определённое сходство, но по прежнему не мог утверждать, что это один и тот же человек… абсолютной уверенности не было. Париж полон мужчин, несущих на своём лице пышные усы и бакенбарды, прерванные лезвием бритвы на уровне уха. Рост был тем же, телосложение такое же, как и некоторая резкость в движениях. Индивид, время от времени, не ритмично жестикулировал, казалось, обращаясь с призывами к кому-то. Но, по-видимому, не к персонам, которые занимали ложу Амьена, так как ни отец, ни дочь не обращали никакого внимания на этого персонажа, наблюдающего за ними издалека.

Но все это ничего не доказывало, и Амьен, менее усердный, чем Верро, уже собирался отказаться от продолжения наблюдения, когда увидел, как господин возле оркестра склонился, чтобы обратиться с речью к женщине, сидящей рядом с ним.

Это было само по себе вполне естественно, и между тем у художника тотчас же возникло интуитивное предположение, что эта женщина должна была быть тем самым созданием, которое нанесло укол отравленной булавкой бедной девушке, которая сейчас лежала на холодных мраморных плитах Морга. Рискованное предположение, учитывая, что справедливость его было невозможно проверить, так как соседка бедняжки-покойницы ни разу не показала своего лица во время пути с бульвара Сен-Жермен на улицу Лаваль.