Мистерия в парижском омнибусе

Вот так приключение! Но какого черта вы оказались в полночь в квартале винного Рынка?

—

Я… провел вечер в поисках женщины, живущей в окрестностях… модели, — пробормотал Верро, не ожидавший этого вопроса.

—

Ах! Хорошо! Это очень интересно… история этой внезапной смерти… но о чем вы хотели со мной проконсультироваться?

—

Я хотел бы узнать, что вы думаете об этом странном несчастном случае.

—

Но, — ответил Фурнье, пожимая плечами, — я об этом случае вообще ничего не думаю. Я не врач.

—

Я также. И, однако, я уверен, что эта бедная девушка была убита в омнибусе.

—

Хорошо, пусть так! Тогда, кем и как, скажите мне пожалуйста?

После этого вопроса Верро приступил ко второй части своего рассказа, который он готовил вот уже три дня. Он рассказал, как ему удалось раскрыть тайну отравленного наконечника булавки и фрагмента письма, об опыте, который стоил жизни кошке, затем о своих неоднократных визитах в Морг, его сомнениях и выводах, на которых он остановился, размышляя зрело об этом происшествии. Он закончил свою речь, умоляя Фурнье ему помочь своим советом и приступить к делу вместе с ним, чтобы обнаружить отвратительную пару злодеев, которая сотворила это преступное произведение искусства.

Фурнье стал серьёзен. Он качал головой с умным видом при каждой ремарке, которую формулировал Верро, и поглотил подряд три рюмки коньяку, прежде чем ответить.

—

Мой Бог! — наконец сказал он, — я тоже начинаю думать, что эта смерть не была естественной. Изложили ли вы эти факты комиссару полиции?

—

Я остерёгся делать это, так как намереваюсь обойтись без него. Я обязательно проинформирую полицию, но лишь тогда, когда буду знать, где можно будет арестовать женщину, которая сделала своё грязное дело, и её сообщника.

—

Вы совершенно правы. Полицейские комиссары охотно усложняют вопрос, и первое, что они сделали бы… это стали бы вас подозревать. Но, скажите мне… вы, я предполагаю, сохранили булавку и порванное письмо?

—

Ах! Конечно! Я их храню возле моего сердца. Взгляните на них поскорее.

Говоря это, Верро вытянул из кармана своей блузы футляр, где он обычно держал свою любимую трубку. Открыв его, он извлёк на свет божий оба вещественных доказательства, которые ему вручил Амьен. Булавка играла в этом футляре роль мундштука отсутствующей трубки, а письмо роль чаши.

—

Гениальный тайник, — сказал, смеясь, Фурнье.

—

Вы ведь понимаете, что я боюсь потерять эти объекты и, главным образом, сам уколоться о них, — воскликнул мазила, которого многие называли художником. — Но я вам не мешаю их рассмотреть, и даже прошу вас об этом. Только, держите булавку в руках очень осторожно.

—

Я не собираюсь брать эту булавку в руки, абсолютно не сомневаясь, что вы правы в отношении её предназначения. Я довольствуюсь тем, что попробую расшифровать, если вы позволите, то, что написано на этом клочке бумаги.

—

Как! Как это… если я это позволю! Да мне просто не терпится узнать то, что вы об этом думаете. Я лично нахожу доказательство совершенного ими преступления в конце каждой строчки этого письма.

В то время как Фурнье разворачивал измятую бумагу, Верро, поднимая голову, заметил, что отец Морель хитро улыбается.

Аптекаря не отвлёк от чтения газеты их разговор, который его глухота мешала ему услышать, но он неплохо видел, а потому явление на свет божий булавки, казалось, его бесконечно обрадовало.

—

Ах! Мой славный малый, — сказал он, указывая на неё пальцем, — вы коллекционируете реликвии, позаимствованные у ваших прекрасных подруг! Вот что значит… быть молодым. Она красива! Прекрасная девушка прикалывала свою шляпу этой булавкой?

—

Не прикасайтесь к ней! Вы можете уколоться, — закричал ему Верро.

—

И, для большей безопасности, он вновь закрыл футляр.

—

Хорошо! хорошо! Не будь так ревнив, мой мальчик, — продолжил глухой старик. — В моем возрасте уже нет места таким глупостям.

—

Тогда читай свою колонку происшествий в газете и оставь нас в отдыхе, глупый старик, — пробормотал Верро.

—

Вы сказали, что я хорошо сохранился… вы мне льстите, молодой человек, но я не виню вас в этом, — серьёзно ответил Морель, вновь склоняясь над своей газетой, которую он всегда изучал до последней строчки.

—

Решительно, мы не нуждаемся в том, чтобы нам мешали, мой друг. Но аптекарь ещё более глух, чем я думал, а отец Пуавро вновь начал храпеть на своей стойке, так что вы смело можете высказать мне ваше мнение о письме, мой дорогой.

—

Письмо ничего не доказывает, — прошептал Фурнье. — Нет ни одной фразы, которая была бы закончена и имела смысл.

—

Да, в этом вы правы, но мы можем прочитать кое-что, что называется, между строк. Послушайте: «Она прибыла уже месяц тому назад…» она-это, очевидно, имеется в виду умершая в омнибусе малышка. Читаем дальше… «Я возвращаюсь к моему первому плану…» вполне очевидно, что это план убить её булавкой. Дальше… «она выходит очень редко, но каждый день по вечерам…» Негодяй, который это написал, не знал, куда она ходит, но он знал, что куда-то в квартал Винного рынка, черт возьми! И он её поджидал на обратном пути.

—