Мистерия

– Ничего. Бывало и похуже. – Попытался подбодрить стратег, но его слова на оптимистичный лад группу не настроили.

Все знали – хуже еще не бывало.

До того как сделали привал, Баал успел поведать о странных, не поддающихся ни логике, ни обычному человеческому объяснению, изменениях, что случились с ним в возрасте шести лет сразу же после того, как мальчишечьи глаза поменяли цвет с ярко-зеленого на непроглядно черный. О том, как вдруг начал видеть людские оболочки иначе: не в качестве тел, но сгустков эмоций, желаний, питательной энергии. Как начал «унюхивать» людские мысли, чувствовать приближающиеся беды и видеть «подселенцев».

– Это такие субстанции, – объяснил он, – которые иногда подселяются к человеку и живут с ним, питаясь страхом или радостью, в общем, чувствами. Такие приходят во время медитации – выхода сознания во вне, когда человек ищет ответы на вопросы, а вместо этого находит дающий подсказки «голос» или даже видит гостя в собственной голове воочию. Иногда в образе некого святого, иногда аморфного существа, иногда ангела – у кого как. Сумевший обнаружить «подсказчика» горе-колдун радуется, в то время как подселенец жрет его жизненную энергию, советует черт знает что и даже изредка пытается управлять телом. В общем, сейчас не об этом. Я остановился на том, что стал их видеть…

– Ты говорил об этом матери? – Поинтересовался Стив.

– В том-то и дело. И лучше бы не говорил вовсе. Потому что, помимо того, что она начала водить меня сначала по докторам, затем по психотерапевтам, а после и вовсе закрывать в кладовке, чтобы не пугал ее страшными историями, она начала гораздо больше пить, а так же называть меня «дьявольское отребье», «ублюдок» и постоянно повторять магическую фразу «я так и знала». Чего знала, как знала? Мне тогда было невдомек. Я подолгу стоял в темной тесной конуре без воды и еды и никак не мог понять, почему меня вдруг перестали любить. Ведь я видел то, что видел, а желание сына поделиться открытиями с родной матерью вполне объяснимо. Однако мне быстро пришлось осознать кое-что еще: если не уверен, что тебя поймут, лучше молчать. Всегда. Без разницы, близкий тебе человек или далекий, должен он тебя любить, несмотря ни на что или не должен, а ответы на вопросы всегда предпочтительнее искать в одиночку. И тогда рассказывать о своих «видениях» я перестал. Это случилось к семи годам.

«К семи годам. – Отдалось эхом в голове у Стивена. – Сколько же он стоял в той кладовке? Сколько раз и по сколько часов? Один, безо всякого понимая о том, почему и за что находится там. А теперь его взрослого и не упрекнешь, что так мало говорит. А кто бы после такого болтал?…»

– Эй, ты там, случаем, не жалеешь меня? – Раздалось сзади.

Док усмехнулся.

– Ты точно чувствуешь людские эмоции. Но я не жалею, я просто анализирую и пытаюсь понять логику твоей матери. Неужели, несмотря на странности, она не встала на твою сторону? Ведь родной сын – сам говоришь – как можно наказывать за собственные грехи кого-то другого?

– Можно. Посмотри вокруг и заметишь тому множество примеров.

– Да уж. И жаль, что так. А про отца она тебе не рассказывала?

– Нет, хотя я спрашивал. Она врала, что он погиб, и лишь однажды, перебрав, призналась, что он был дьяволом и что надо было быть полной дурой, чтобы спать с незнакомцем.

«Точно». – Хотел согласиться вслух Лагерфельд, но чувство такта заставило его промолчать.

– Так о чем я говорил? Ах, да… Я начал видеть людей не такими, как раньше, и с этого все началось…

Баал рассказывал о том, как изучал людей, словно насекомых: дразнил, слушал, чувствовал, наблюдал за реакциями – чаще всего предсказуемыми – и даже манипулировал. Старухам объявлял во всеуслышание об их болячках и оставшемся сроке жизни, чем пугал последних до смерти, детей морил их же собственными страхами: то переодевался в призрака и скребся в окна, то начинал выть из кустов волком, то попросту кидался фразами «твой брат тебя ненавидит», «отец никогда домой не вернется» и наблюдал за рождающейся в их телах эмоциональной болью. Иногда предупреждал друзей о ждущих дома наказаниях и даже изредка помогал избегать их. Хотя друзья, как стало понятно из повествования, у него довольно быстро кончились.

– Я жил так, как хотел: наслаждался, издевался, вечно нажимал на самое больное, чтобы посмотреть на реакцию, и задавался вопросом о собственной сущности – чувствовал, что я не такой. Не то, чтобы я тяготился собственным поведением – им тяготились другие, – но никак не мог взять в толк, почему кому-то удается быть «хорошим», а мне все никак. Морали и нравоучения, которые мне постоянно читали взрослые, заставляли меня лишь скалиться в ответ и бросать обидчикам в лицо самые болезненные фразы, а колоть, как вы уже поняли, я умел. Много позже я понял, что то был не я – то был демон, та его часть, что росла у меня внутри, в то время как человеческая составляющая меня постоянно страдала от одиночества. Я не мог ни нормально общаться, ни играть, ни просто взаимодействовать с одногодками. Я был злым, агрессивным и совершенно неподдающимся воспитанию.