Мистериум. Полночь дизельпанка

Если у Дома случались проблемы с законом, строительными компаниями, прочей глупостью (когда какой-нибудь почтальон делился своими сумрачными ощущениями, любовник погибшего медиума обращался в газету с сенсационным разоблачением на Сен-Жермен, когда случалось что-нибудь еще), Дом переезжал; иногда он полностью обновлял свое тело, а иногда лишь оттачивал особенности. Медиумы на втором этаже менялись на художников, путанный сад отдавался детям цветов и обращался в их кладбище, спальни становились городскими моргами, а коридоры – зимними проспектами; иногда комнаты – странствующим пилигримам, а любителям тайн Дом позволял сущую вечность плутать в таинственных переходах, искать выходы из спален и нескончаемых анфилад. Имена хозяев, их профессии менялись, банковские счета перетекали из Швейцарии в Австрию и обратно, деньги тратились на меценатство поэтам, политическим и военным деятелям, получались из таинственных источников, которые всегда были окровавлены и туманны; казалось, мистер Бенедикт действует своим излюбленным способом: лишенный изящества, он принуждал тех или иных отписывать свои состояния в пользу Дома, а затем умирать, иногда мучительно, а иногда нет. Часто он топил своих знакомых в лабиринте, в тревоге и воспоминаниях об умерших детям. Иногда он посещал сиротские приюты и приглашал осироченных в свой загородный Дом (тогда он селился где-то на отшибе, имел какую-то легенду и сказку; часто высился посреди кладбища, обычно индейского, и вообще тяготел к клише и штампам мыльных фильмов ужасов, населяющие его персонажи были картоны, трагедия развивалась фарсом и шуткой, настоящая же драма светилась в оголенным сердце Греты, вся эта кровь, античная агония разворачивалась для нее одной, своей мишурой обогащая нескончаемый кошмар ее снов, питая чувство вины и ответственности), где Варфоломей надевал накрахмаленный пеньюар и называл какую-нибудь сиротку «ах, моя маленькая Гретель, пойди-ка помоги мне на кухне». Кошмар был невидим, его воняющая мертвецами репрезентация не имела значения, лишь усугубляла жизнь Греты; парфюмы, платья, платьишки и любовники – ничто не могло ее утолить; вереница хитросплетенных тел напоминала механизм часов, извращения без ограничений и ответственности растащили ее Я на куски, эти куски жарились на ярком солнце ревьеры и корчились на крючьях пса по имени Варфоломей; иногда Грета писала письма матери, и Бенедикт говорил, что отправляет их, конечно, отправляет, но на самом деле мама умерла давным-давно, Грета не имела никакой привязки к реальности, никакой возможности выпутаться из всего этого, она даже не знала, как жить без этой безграничности, что случится, если Бенедикт бросит ее, если Дома не будет, что случится, если однажды случится Перемена… весь этот ад нагромождался и выстраивался ради одного-единственного выстрела в сердце Греты, все работало синхронно и вычурно, все приучало ее к богатству-распутству-фантазиям, ради минуты, когда нескончаемость завершится.

Бенедикт дал ей все, что она могла вообразить, все, о чем может мечтать женщина. Подарил ей внешность Греты Гарбо, дал ей имя Греты, волшебный Дом, пса как символ семейного счастья, мужа и супружеские ночи. Он выбрал одну из всех и подарил ей тьму. Себя и свою тьму, свой дом-тьму и пса тьмы. В своей комнате Бенедикт пишет письмо Джеффи, в своей комнате Бенедикт стаскивает через голову человеческую кожу и становится самим собой. Грета знает, что ее муж – танцор театра Шута, что он называет себя ангелом с тысячью дьявольских лиц, это ничего не значит.