Мистериум. Полночь дизельпанка

Как бы ни выглядел Дом, внутри его оставалось что-то подобное сердцу, неизменяемый угол или стержень, эта комната не была похожа ни на что и подходила лишь для того, что общно называется мессой. Из черного мрамора, украшенная цветами, несколькими метрами мужских кишок, пуповинкой мертворожденного и чего-то еще, была сделана Черная Марта, или Черная Кали, или Черная Мадонна – имя не имеет значения; неведомое божество Дома, оно единственное знало ответ «да» или «нет», Бартоломей называл ее Эрешкигаль-Дасшагаль, небесная мышца. Она знала все ответы, жить или нет, но никогда не отвечала; вокруг нее собирались чудовища, Грета наблюдала, как они бьются и корчатся, зная, что даже им нужен какой-то нексус, чтобы обвинить его в пропасти, боготворить ради смысла, нужна была эта безжизненная Дасшагаль, статуя уродливой женщины, чтобы нарицать ее, коверкать, к чему-то стягивать всеобщую бессмысленность; они придумывали обряды и обращения, бились вокруг нее, оргиальный воздух окутывал Эрешкигаль, но она никогда не отвечала своим паломникам, она была всегда, она будет, она будто хранила заповеди Иного Народа, но Грета не могла понять, почему именно она, почему именно так и не иначе, почему она есть, почему нет ничего другого, черная королева тех, кто в фарсе инфернальной поволоки дурил смертных развратом и роскошью. Грета принимала участие в оргиях у ног статуи, теплый член Джеффи Невенмейера, рукой она задевала ногу Богини, колючий мраморный остов, и представляла Башню на морском дне, скользкое нечто внутри живота, как беременность или ВИЧ, нельзя сказать точно, а Дом менялся на глазах прямо во время этой вечности, семяиспускание, следующий, следующая, холодные пальцы оставались мрамором, менялись эпохи, выраженные кишками, и эти кишки обвивали шею Дасшагаль, будто знача бесконечность Грет, которых насиловали у массивного изваяния, бесконечность кругов – в этих бусах, браслетах, и тленность в черепках, пуповинках, в оргии, которая, как море, Грета распадалась на составляющие, Греты уже не было, но Грета была… холодная, как Дасшагаль, позабывшая свое истинное имя, прямо как черное божество Иного Народа.

Поэту кажется, что он на дне, смотрит со дна, на каком-то кругу разврата – то ли система, то поэтичность именно Греты – и саможестокости, любая тварь становится поэтом, и хорошо, если она не пишет стихи; эта единственная интенция – быть поэтом, единственная закономерность – желать смотреть из самой глубины, и никогда не всплыть. Будто это следствие – лежать под ноги Дасшагаль – той причины, что Артюр Рембо встречает зеленоватого ангела французской базилики на Сен-Жермене.