Misterium Tremendum. Тайна, приводящая в трепет

– Отлично. Да еще с жирной уткой. Я ведь предупреждал вас, ничего вам этого нельзя. А вы, извините, нажрались и напились совершенно свински.

– Напился, да. – Кудияров громко рыгнул. – Нервы хотел успокоить. Не было у меня иного пути. Вопрос, можно сказать, шекспировской глубины и мощи, на уровне быть или не быть? Мысли так измучили меня, я должен был расслабиться, дать себе моральную передышку, снять напряжение.

– Может, вы поспите немного? Скоро вернется Петя, мы сделаем все необходимое, вам станет легче.

– Профессор, спать нет времени. Нам надо серьезно поговорить, именно сейчас, пока Петя не вернулся. Откройте-ка средний ящик бюро и возьмите там сверху тонкую такую голубую папочку.

– Зачем?

– Возьмите папочку, внутри всего один листок бумаги. Прочитаете его, сами поймете всю глубину и неразрешимость нашей с вами драмы.

Листок оказался старым госпитальным бланком. Он был исписан крупным корявым почерком лиловыми чернилами.

«От Чирик Аграфены Степановны, товарищу Кудиярову Г.В., чистосердечное заявление.

Я, Чирик Аграфена, проживаю на Спиридоньевке, д. 12, кв. 10. Служу фельдшерицей в больнице им. тов. Троцкого. Заявляю на доктора Свешникова М.В. и дочь его Данилову Т.М. нижеследующий факт.

Двадцать восьмого июня сего года в ночное дежурство поступил неизвестный больной с тремя пулевыми ранениями брюшной полости, коему Свешников и Данилова оказали срочную хирургическую помощь, а именно, извлекли пули и обработали раны. Документов при поступившем никаких не имелось, карточку на него заполняла Данилова Т., где вписала имя Осипов Иван Архипович, характер ранений совсем другой, именно ножевые проникающие, а также приписала время поступления другое, вместо трех с половиной часов по полуночи одиннадцать с половиной вечера. Засим было, дважды в больницу являлись товарищи из ЧК, спрашивали как раз про пулевого раненого старого мужчину, и по приметам совпадало, и по времени.

Вопреки честной правде в пользу советской власти Свешников и Данилова сообщили ложные сведения. А когда товарищи из ЧК во второй раз пошли смотреть палаты, Данилова Т. нарочно для маскировки завязала вышесказанному больному бинтом здоровый левый глаз. Самоличную подпись свою удостоверяю, Чирик Аграфена».

Внизу, на некотором расстоянии от основного текста, той же рукой была сделана приписка.

«Вы, Григорий, подлец и вероломный измен…»

Конец фразы размылся, вероятно, слезой.

– Ну, что скажете? – спросил Кудияров.

– Скажу, что вы, Григорий Всеволодович, действительно подлец. Я отлично помню, когда вы работали у нас в лазарете кассиром, фельдшерица Аграфена Чирик была сильно в вас влюблена. Вы исчезли с казенными деньгами, она из-за вас имела неприятности с полицией. Теперь вот опять вы воспользовались чувствами одинокой слабой женщины, заставили ее солгать, не понимаю только, зачем.

– Ай, профессор, перестаньте. – Кудияров сморщился и опять громко рыгнул. – Слишком мало времени у нас для пустых разговоров. Груша написала чистую правду, хотя, должен признаться, ей это далось ценой жесточайших нравственных мук. Раненого вашего уже взяли. Он во всем сознался, и вам предстоит очная ставка. Поскольку человек этот является злейшим врагом советской власти, вам и вашей драгоценной Танечке расстрела не избежать.

«Кажется, опять блеф, – со странным спокойствием подумал Михаил Владимирович, – вряд ли им удалось поймать моего старика. Если бы он сейчас был у них, Петя непременно предъявил бы мне его нынешнюю фотографию. Да и не дастся им больше казачий есаул Пищик Василий Кондратьевич. Его теперь узнать нельзя, тем более поймать».