Мистеры миллиарды

Бесцельной суетой становится загородная прогулка в конце недели, если несущиеся во всех направлениях счастливые владельцы лошадиных сил, тупо уставившись на бесконечную ленту дороги, не замечают ничего вокруг. Если они не способны насладиться красивым ландшафтом, оценить прелесть тихой речки, восхититься закатом и умилиться пичуге, прыгающей с ветки на ветку. Не радует застолица, если все разговоры ее участников бесконечно вертятся вокруг проблемы «что почем».

А ведь именно это главная тема бесед большинства американцев независимо от возраста, пола, профессии и принадлежности к тому или другому слою общества. Не часто в кругу средних американцев можно услышать разговор о новой книге, спектакле или просто то, что называется разговором по душам о чем-нибудь не касающемся суетной повседневности.

В философическом саду Киото я видел группу американских туристов. Лица их выражали неописуемое недоумение, которое затем сменилось едва сдерживаемым весельем. Никак не могли они взять в толк, с какой это стати вполне нормальные с виду японцы уставились в глубоком молчании на ничем не выдающиеся камни. Вот если бы гид сообщил туристам об этих камнях что-нибудь из ряда вон выходящее, ну, скажем, что это самые тяжелые в мире камни, камни самые в мире каменные или на худой конец что это те самые камни, одним из которых Каин убил Авеля, тогда другое дело — американцы бы все поняли и не стали бы ни осуждать чудаков-японцев, ни потешаться над ними. Но тратить время на созерцание просто так и размышления в каменном саду — этого американцы уразуметь не могли.

Довелось мне видеть в философическом саду и наших соотечественников. Было бы неверно утверждать, что, оказавшись там, мы поняли, ощутили и прочувствовали все тонкости этого непривычного для нас места. Сказывалось различие традиций, иной психологический настрой, иное течение мыслей, иная культура, что ли. Но что характерно — не постигнув, быть может, сразу каких-то тонкостей, общую обстановку сосредоточенности, углубленности, желания поразмыслить о чем-то всерьез, не суетно и не спеша, они почувствовали с первой минуты. Не ощущалось ни недоумения, ни тем более насмешливого высокомерия, чаще всего порождаемого невежеством. Главное, не было душевной глухоты, столь очевидно продемонстрированной представителями и продуктами американской цивилизации.

Душевная глухота — штука скверная, результат некой поверхностности, прямолинейности, примитивности, незрелости. Но еще хуже того национальное высокомерие, когда незрелость сия не только не осознается, о ней не только не догадываются, но, наоборот, почитается она за божий дар и доказательство превосходства над другими. Мещанин всегда доволен собой столь же безраздельно, сколь недоволен другими. Он пребывает в совершенном убеждении, что хорошо только и исключительно то, что он, мещанин, почитает хорошим. Все же то, что он таковым не почитает, чего он не понимает и не ведает, — суть плохо, грешно и мерзостно.

Мещанин опасен всяческий. Но трижды опасен мещанин сытый. Коль скоро он сыт, то, следовательно, и умен. Если он сумел, опередив ближнего до отказа набить зоб свой, значит, он не только сытее этого ближнего, но и умнее его, значимее, красивее и угодней богу. И потому то, что он почитает за ценность, только и исключительно ценностью и является. А все, что он таковым не почитает, недостойно никакого внимания и уважения.

Отличительным качеством мещанина, будь то американского или австралийского, сенегальского или нашего отечественного, является его глубокое убеждение в универсальности, наилучшести и абсолютной значимости его взглядов, его вкуса, его привычек, его понятий о красивом и некрасивом, правильном и неправильном, приличном и неприличном, справедливом и несправедливом, о том, что есть добро, а что — зло. Мещанин убежден, что именно он пуп и стержень, его вкус, оценка, взгляд истинны и обязательны для всех независимо от того, о чем идет речь: о политических концепциях или моде на мини-юбки, оценке произведений искусства или пользе послеобеденного сна.

Мещанство — явление интернациональное, к горькому сожалению, встречающееся и у нас. Но у нас мещанин чувствует себя неуютно, и ему становится все неуютнее. Что же касается Америки, то иногда создается впечатление, что торжествующий и сытый мещанин в этой стране — тип наиболее распространенный, накладывающий отпечаток на всю жизнь ее — духовную, политическую и всякую иную, засидевший, подобно мухам, ее культуру и ее политику.