Мистеры миллиарды

Но автомат — это только автомат. Он действует так, как хотят те, кто им управляет, а иногда и зло шутит над ними. Как-то в душный день на одной из нью-йоркских улиц, измученный жаждой, я подошел к новенькому автомату, торговавшему прохладительными напитками. Около него стояли двое: хрупкое создание в анти-юбке и дородный мужчина, преисполненный чувства собственного достоинства настолько, что, несмотря на невероятный зной, он был облачен в черную пару и находился при котелке и зонтике.

Хрупкое создание опустило четвертак в автоматную пасть, после чего он заурчал, из его чрева в неумолимой логической последовательности выскочил сначала бумажный стаканчик, затем в стаканчик этот просыпалось мелкое крошево льда, а потом пенной струей побежала кока-кола. Создание отступило в сторону, и, облизнув пересохшие губы, к автомату приблизился джентльмен с зонтиком, опустивший свою монету. Не знаю, что произошло, — то ли джентльмен не понравился автомату, то ли автомату наскучило однообразие, но строго продуманная логическая последовательность операций сместилась непонятным образом. Не успела монетка звякнуть в железном автоматическом брюхе, как из окошка прямо на мостовую посыпалась ледяная крупа, вслед за ней хлынула, обдав черные брюки и начищенные штиблеты растерявшегося джентльмена, пенная струя кока-колы, а уж потом, словно бы в издевку, выскочил, как чертик из коробки, ярко раскрашенный глянцевый стаканчик. Негодованию обманутого в своих ожиданиях обладателя черной пары и зонтика не было предела. Хрястнув кулаком по автоматному боку и буркнув зло что-то по поводу «этой растреклятой страны, где от автоматов нет жизни живому человеку», он удалился, полный возмущения, стряхивая пену со штанов.

Джентльмен с зонтиком негодовал. Сотня американцев, которых я увидел в знаменитом Луна-парке около другого автомата, не возмущалась. Они хохотали. Автомат, около которого стояла толпа, был выполнен в виде огромной человеческой фигуры. Искусно сделанный, он удивительно точно воспроизводил мимику и движения смеющегося человека.

Это был автомат-хохотун. Он хохотал. Громко. Заливисто. С повизгиваниями и подергиваниями. Хохотал бесконечно, заходясь в пароксизме смеха. И, глядя на него, начинали смеяться те, кто находился здесь. Сначала робко, украдкой, прячась один от другого, потом все громче, все неудержимее, все истеричнее. Они уже не могли остановиться, судорожно дергались, задыхались, вытирали слезы, сотрясаясь в истерическом смехе, который и смех-то уже не напоминал, а смахивал на уродливо отвратительные судороги. Они гоготали, взвизгивали, ржали. Долго. Бессмысленно. До икоты. До посинения.

И все эти всхлипы и взвизгивания собравшейся здесь толпы покрывал торжествующий механический, какой-то ржаво-скрипучий, мертвый хохот автомата. Ничего более омерзительного и отталкивающего на своем журналистском веку я не встречал. Люди переставали быть людьми, превращаясь в автоматы. А автомат перестал быть достижением человеческого разума, обернувшись его поруганием, издевательством и проституированием его.

Нет, автомат, в том числе и самый искусный, самый хитро сработанный, сам по себе еще ничего не доказывает. Как не доказывает отвлеченная, оторванная от конкретных условий, ст того, к чему направлена, на что работает, степень автоматизации. Сбившись, автомат может невинно посмеяться над человеком, как это случилось с джентльменом с зонтиком. Но его можно заставить ржать и над человеческим достоинством, над человечностью, как это сделали хозяева американского Луна-парка.

Когда выходит из строя автомат с кока-колой — это немного досадно, но еще более смешно. Когда начинает барахлить автоматика на космическом корабле — это может обернуться драмой. Когда же достижение человеческого разума ставится на службу его поруганию, на потребу низменным страстям — азарту, стяжательству, корысти и, еще хуже того, человеконенавистничеству, жажде крови и разрушения, — тогда это кощунственно и трагично...

Хозяева Лас-Вегаса не озабочены прогрессом. Их увлекает идея автоматизации человеческих пороков.

На протяжении многих лет в Лас-Вегасе властвовали гангстеры, преступные организации, в которые объединились банды уголовников. Надо сказать, что гангстеризм в Америке — это тоже бизнес. Бизнес хорошо организованный, имеющий свою иерархию, свои законы, своих боссов. Американская деловитость есть американская деловитость: ее законы подчиняют себе равным образом производство автомобилей, выпуск сосисок, ограбление банков, убийство из ревности и ночные увеселения.

И точно так же, как производители автомобилей или жевательной резинки объединяются в крупные концерны, так и налетчики и воры создали свой всеамериканский трест, именуемый «Коза ностра». Там своя строгая дисциплина, точнее — диктатура нескольких, наиболее ловких и отпетых гангстеров. Во главе «Коза ностры» стоит, как его называют, «Владыка», или «Великий Хозяин».