Мистеры миллиарды

Нелегко писать о ней, о ее людях, о ее проблемах, о ее политике. Тем более удивительно, что находятся люди, иногда вполне уважаемые и авторитетные, действующие по принципу «пришел, увидел, написал».

Большой и по заслугам любимый нами писатель побывал в свое время в Техасе. Многое из того, что он увидел, поражает своей меткостью. Заметки, вышедшие из-под его пера, сделаны мастерски и... тем хуже для них. Огонь своей критики, гражданский пыл, свое незаурядное мастерство он использует для того, чтобы разоблачить первое подвернувшееся под руку.

...Впрочем, судите сами: литератор обосновался в большой гостинице «Шератон Линкольн» в техасском городе Хьюстоне (в Далласе есть точно такая же). «В изголовье моей механической койки, — повествует он, — помещался пульт дистанционного управления так, что я мог, не вставая с ложа, закодировать жизненный процесс своего отдельного номера. Простым нажатием кнопки я (о ужас! — В. З.) мог заказать любую комнатную температуру и влажность, мог узнать прогноз погоды, давление атмосферы, биржевой курс, таблицу спортивных соревнований, рысистых бегов, последние известия, наконец, я мог приказать разбудить себя в определенное время...»

Но это еще не самое страшное, что вызвало писательские громы и молнии. Послушайте описание последовавших событий: «Я нажимал с вечера кнопку, устанавливал минуту пробуждения, и это пробуждение наступало довольно точно...

Первой начала пробуждаться комната, постепенно восстанавливая внешние, чисто функциональные связи системы и среды, весьма важные для процессов управления. Сначала сама собой в маленьком холле зажигалась неяркая лампочка. Потом в дистанционном аппарате что-то тихо щелкало, возникал ворчливый шум как бы с трудом начавшегося кровообращения. Я открывал глаза и вскакивал: кто зажег свет, если дверь номера еще с вечера была собственноручно мною намертво заперта патентованным замком, о чем свидетельствовала крошечная изумрудная лампочка — таинственный глазок, вделанный в ручку двери со стороны коридора? Кто посмел? И тут вспыхивала вторая лампочка, более сильная, в ванной комнате. Затем зажигался торшер в моем изголовье, яркий, сияющий, золотой, как шестикрылый серафим с марлевой маской на лице. И вдруг весь апартамент озарился светом плафона. Приборы дистанционного аппарата показывали все, что я у них требовал накануне. Шум в аппарате зловеще нарастал. Наконец, раздался пронзительный электрический звонок, который я никак не мог остановить, хотя и нажимал подряд все кнопки. Непрерывный пронзительный звон сводил меня с ума, и тут же в кобальтово-синюю ванну стала низвергаться вода заданной температуры, наполняя номер бешеным гулом горячего водопада».

И как заключительный вывод — нижеследующая сентенция литератора, нашедшего таки подходящий объект для своей канонады: «Все это было довольно-таки страшно... Из личности свободной я стал личностью управляемой».

Свидетельствуя, что все описанное правда, мне приходилось останавливаться в таких номерах, хотя я не сумел бы так мастерски все описать, — я беру на себя смелость высказать предположение, что если бы в сообществе «снежного человека» существовали талантливые писатели, то, оказавшись в современном ватерклозете, они подарили бы сородичам описание вроде вышеприведенного.

Нет, конечно, никакой необходимости падать ниц и возводить очи горе в связи с разумным и удобным использованием электронной техники в быту. Думается, что дети наши будут считать все описанное вещью вполне обыкновенной и даже малолетние будут знать, какую кнопку следует нажать, чтобы электроника не вышла из повиновения. Кстати, описанный номер гостиницы — это далеко не обычное в Америке явление, а принадлежность пока лишь наиболее богатых и фешенебельных отелей. Но, спрашивается, почему именно это сделано объектом разоблачения? Не потому ли, что у автора была, как говорят юристы, «презумпция виновности» и он кинулся на первое, что попалось на глаза?

Я вовсе не хочу сказать всем этим, что право писать об Америке имеют только ученые мужи, десятилетиями копающиеся в своих досье, изучая кривые роста, прямые падения и зигзаги политики, что к Америке и американцам можно подходить лишь с логарифмической линейкой знаний, а ощущения и чувство художника здесь ни при чем. Ей-право-же, я далек от столь узкого практицизма. Больше того, я убежден, что поэтическая строка подчас может дать и дает больше, нежели тома наукообразных рассуждений. И не только Горький, Маяковский, Ильф и Петров свидетельство тому.

Наш современник, молодой человек и поэт Андрей Вознесенский окунулся в крутой водоворот американской жизни, наверняка не ознакомившись предварительно с нашими монографиями. Но, чуткий художник, он при помощи каких-то никому не ведомых антенн и приемных устройств человеческой души уловил нечто такое, к чему добросовестный исследователь если и придет, то далеко не сразу. Настоящий поэт, он вогнал это в строчки емкие и точные, напряженные и достоверные.

Поэт не отрицает Америку. Он многим восхищен и не скрывает этого. Ему нравится архитектура: