Мистеры миллиарды

Поначалу во время таких вот «вынужденных посадок» мы ворчали, досадуя по поводу «этих чертовых порядков». Однако потом задумались — так ли уж это плохо? И вообще, что лучше — платить и ездить по хорошим дорогам или не платить, но трястись на ухабах, губить технику, ставить под сомнение целесообразность и экономичность автомобильного транспорта в хозяйстве, наконец, просто вытрясать к чертям душу.

Когда бизнес делается на переломанных костях жертв автомобильного движения и корыстной жадности автопромышленников — это отвратительно и подлежит разоблачению. Противно, когда на естественной человеческой потребности передвигаться, «охоте к перемене мест» наживается какой-нибудь толстосум — хозяин частной автострады. А таких в Америке немало. На наш привычный взгляд, это противоестественно. Но когда трезвый расчет и практическая сметка превращают автомобильную дорогу в рентабельное предприятие, то здесь стоит подумать и подсчитать.

В самом деле, плата за проезд существует не только на частных, но и на федеральных автострадах, дорогах, принадлежащих властям штатов. В этих случаях деньги, взимаемые с автомашин, в значительной части идут на поддержание в хорошем состоянии существующих дорог и на строительство новых. Здесь доходы обращаются на пользу дела. Следовательно, плата за пользование автострадой не является предосудительной сама по себе. Дело лишь в том, куда идут деньги: в карман частного предпринимателя — в таком случае он обворовывает общество — или властям, которые тратят их на поддержание транспортной системы в хорошем состоянии. Тогда это обществу на пользу.

Если очистить опыт американцев от капиталистического духа наживы и эксплуатации, то, быть может, наши экономисты и хозяйственники найдут в нем рациональное зерно, тот самый материальный стимул, который поможет нам быстрее решить проблему нехватки хороших дорог, столь необходимых отечественному народному хозяйству. Во всяком случае, это не стоит отвергать с порога.

«Милашка Фитц» танцует джигу

Ровно в назначенный час мы подошли к массивному, светлого камня новому зданию американского сената, в котором была расположена официальная резиденция сенатора от штата Нью-Йорк. Именно этот штат с 1964 года представлял на Капитолии ушедший ради этого с поста министра юстиции брат покойного президента. Минуем массивные двери — о нашем приходе предупреждены, — проходим мимо привратника, цепким взглядом провожающего нас. Несколько шагов по длинному коридору первого этажа, по обе стороны которого двери с сенаторскими фамилиями. Слева на двери табличка с надписью: «Р. Кеннеди». Входим. Небольшая комната, тесно заставленная столами. На столах бумаги, за столами девицы секретарского вида. За перегородкой матового стекла несколько человек. Чувствуем на себе их очень внимательные взгляды. Следующая комната — снова секретари. О нас докладывают, и мы входим в кабинет сенатора.

Навстречу из-за стола выходит Роберт Кеннеди, среднего роста, в белой рубашке, рукава которой закатаны выше локтя, и темном галстуке. Он предлагает нам стулья, сняв со спинки одного из них висевший на нем пиджак и небрежным движением швырнув его куда-то позади себя. Пока шел обмен первыми вежливыми фразами, я незаметно рассматривал собеседника, оглядывал кабинет. Нередко какая-нибудь деталь обстановки, манера держаться могут сказать о человеке много больше длинной беседы. Помню, первое впечатление тогда было: сенатор выглядит удивительно молодо. Как-то не вязалась известность одной из ведущих фигур Вашингтона с почти мальчишеским видом человека, усевшегося напротив нас за письменный стол, задрав ноги.

Позже я понял, что это не столько молодость, сколько моложавость. Есть такие лица, которые до седых волос выглядят по-мальчишьи. Кстати, о седине — ее немало было в пышной шевелюре нашего собеседника. Просто на фоне золотистых с рыжинкой волос ее не сразу можно было заметить, как не сразу удалось обнаружить, что вроде бы простая с пробором его прическа была плодом искусных парикмахерских ухищрений.

Пожалуй, две внешние детали обратили в тот раз на себя особое внимание. Во-первых, выражение глаз, очень холодных, голубых, внимательно, показалось, даже настороженно, следивших за собеседником. Глаза были как-то мало связаны с выражением лица. Оно могло меняться, улыбаться, хмуриться, выражать какие-то эмоции, но глаза оставались одни и те же — холодные, внимательные. И второе — руки. Во время разговора, когда сенатор задумчиво скрестил их на груди, бросилось в глаза странное несоответствие в общем некрупного торса и нормальных размеров головы с огромными, покрытыми рыжеватым пушком ручищами.