Мистические истории. Абсолютное зло

«Я попросту потерял вкус к работе, – сказал он следующим вечером, когда мы встретились на крыльце магазина. – Сто лет назад от такого явления весь город бы обезлюдел, а нынче его списывают на естественные причины».

«Это потому, что мы оставили после себя материальные улики: веревки и грузила под окном гостиной».

«А если нам поработать прямо в доме? – встрепенулся Роберт. – Ты мог бы спрятаться в чулане и подвывать, пока я выступаю».

Ну как большой ребенок! Видя, что за этим предложением нет ничего, кроме простодушия, я даже не стал смеяться.

«Чтобы пастор поймал меня в своем чулане? – сказал я. – Я слишком им дорожу, чтобы такое допустить. Для нас есть место получше: там, где он срезает путь, когда по средам возвращается с вечернего собрания в церкви. Будем соблюдать достоинство, устроим представление не такое громкое, но печальное и трагическое. Вчера мы хватили лишку, Роберт. В следующий раз ходи туда-сюда, вроде как в раздумьях, и потихоньку вздыхай. Если он тебя заметит, то самое милое будет взять его под руку и проводить домой».

Сдается мне, это была правильная задумка, и, сумей я вдохнуть в Роберта Дж. Динкла бодрость духа и регулярно давать ему уроки, мне удалось бы разбудить спящее воображение Хармони и жизнь на кладбище забила бы ключом. Но ему недоставало упорства. Ибо если мистер Шпигельнейл вообще обладал восприимчивостью к сверхъестественному, то в тот вечер, когда он вышел на опушку, наступил самый благоприятный для этого момент. К месту, где я прятался, он приблизился медленно, погруженный в размышления. Я не стал ни выть, ни стонать, ни что-то бормотать. Звуки, которые я издавал, не были голосом животного, человека или обычным гласом призрака. Как я уже указывал покойному Роберту Дж. Динклу, явлению призрака требуется что-то новенькое и оригинальное. И оно в самом деле привлекло внимание мистера Шпигельнейла. Он остановился. Фонарь в его руке дрогнул. Поначалу казалось, что он нырнет ко мне в кусты, но он передумал и заторопился к открытой поляне, словно бы испугался, но не хотел этого показывать, а там, под луной, во всей красе расхаживал Роберт, склонив голову и словно бы что-то ища на земле. Однако проповедник его не заметил – и даже прошел сквозь него. Я издал те же жуткие звуки. Это побудило мистера Шпигельнейла остановиться. Он обернулся, поднял выше фонарь, приложил ладонь к уху и стал присматриваться и прислушиваться. В десяти футах, не дальше, стоял Роберт и трясся от волнения, но пастор смотрел и слушал как ни в чем не бывало, и луч, сквозивший через бесплотный образ, ничуть не дрогнул. Проповедник опустил фонарь, протер глаза, сделал шаг вперед и снова всмотрелся. Призрак был что надо. Как я уже отметил, он волновался и во вздохах чувствовался легкий трепет, но достоинства и скорби ему было не занимать. Роберту не следовало так быстро отчаиваться. Я не сомневался: ему почти удалось материализоваться перед пастором, и надо было еще поднажать, а он увидел, как мистер Шпигельнейл, в ус не дуя, шагает домой, и прежде времени сдался. От меня-то ведь не укрылось, как пастор прибавил ходу, как дважды оглянулся, да и кухонную дверь захлопнул за собой, судя по звуку, с облегчением. Впрочем, если принять во внимание, из какой материи состоят призраки, сам собой напрашивается вывод, что герои из них никудышные. Такие туманные и сквозистые – откуда тут взяться упорству? По крайней мере, Роберт Дж. упорством не отличался.

«Я попросту потерял вкус к работе», – повторил он, когда я к нему подошел. Он сидел на дорожке, упершись локтями в колени и уронив голову на ладони, и мрачно шарил глазами по земле.

«Но Роберт…» – начал я, надеясь его подбодрить.

Он не слушал, не желал слушать. Он просто растаял.

Будь он настойчивей, он мог бы по своей части много чего натворить. С тех пор я многажды думал о нем и его гигантских возможностях. Они у него были, я уверен. Мне бы понять это в ту ночь, когда состоялось наше последнее совместное выступление, и тогда я ни за что бы его не отпустил. Но осознал я это слишком поздно. Случилось это на следующее воскресенье в церкви, когда мистер Шпигельнейл, окончив молебен, перешел, как обычно, к объявлениям. Склонившись над аналоем[236] и оглядывая паству сквозь большие затемненные очки, он печальным голосом произнес:

«Как это ни огорчительно, должен объявить, что в следующее воскресенье впервые за двадцать лет состоится совместная служба».

Разбирая на клиросе[237] ноты, я вздрогнул при этих словах; стало понятно, что происходит, или произошло, или произойдет что-то необычное.