Что касается нечестивости нравов, чудовищной распущенности, предоставляемой адептам для удовлетворения своих самых грубых влечений, – все это отклонения, почерпнутые у порочной секты, видевшей в наиболее постыдных удовлетворениях плоти почтение, угодное своему богу. Мы не станем возвращаться к тому, что уже мы сказали по данному пункту. Тем не менее, здесь стоит различать следующее. Орден никогда не делал религиозного предписания из разврата: он не заходил так далеко, как Люцифериане. Но он его никак и не осуждал, пускай и не возводил в статью догмы; он его терпел, поскольку тот состоял в гармонии с его секретным культом, а также по мотиву предосторожности и безопасности, заботясь о репутации ордена:
Стадингиане, ересь которых представляет столько аналогий с ересью Люцифериан, имели на своих тайных сборищах статую, из которой в какой-то момент появлялся черный кот. Не здесь ли происхождение идола Тамплиеров? Последний был по преимуществу бородатым. Богомилы, по словам Евфимия, изображали мятежного сына Бога и падшего творца видимого мира в виде человека, у которого борода начинает расти. Так Тамплиер Рагонис де Ланцеис (Ragonis de Lanceis) показал, что идол, поклонение которому он видел, имел черты молодого человека[1124]
. В символике Богомилов Бог Отец представлялся чертами старика с длинной бородой, а Святой Дух как юноша с гладким лицом. Предмет культа Тамплиеров был иногда идолом, обладавшим одной бородатой головой, иногда другой идол имел две или даже три головы. Примечательно, что показания, касающиеся этих последних симулякров, ничего не говорят о том, были ли они снабжены бородой.Кот, живая эмблема демона, одна из его самых обычных метаморфоз в символизме Средневековья, кот часто показывался на секретных собраниях сект, современных Тамплиерам. Булла Григория IX нас заставила увидеть, на каком уровне колдовства он соизволял появляться. Значит, мы не видим никакой основательной причины, чтобы трактовать невероятной сказкой показания, пускай не столь многочисленные, свидетельствующие о появлении этого символического животного посреди ночных собраний рыцарей и исполнявшегося ему культа.
Наконец, жертвоприношение ребенка, пепел которого служил для изготовления евхаристического хлеба, эта омерзительная церемония, о чем хроника Святого Дионисия соглашается с народной доверчивостью, и что ставится в вину ордену Храма, кажется, действительно изображенной на некоторых артефактах Средневековья. Хотя и недостаточно установлено, что эти скульптуры могли быть последующими за упразднением ордена Храма, они несут на себе очевидные знаки гностической доктрины эманаций, абсолютно чуждой ордену, а одинаково и ересям, из которых проистекает его учение. Данного факта хватает, чтобы отмыть орден от этого чудовищного обвинения, и чтобы по праву придерживаться мнения, что гностические символы и церемонии, отображенные на артефактах, ему абсолютно чужды. Что же касается полностью гностического объяснения слова