Мистические рассказы

Еще день – а зло все же не настигло нас до конца. Стало очевидным, что первым дойдет до нас ядро. Все люди безумно изменились; и первое ощущение боли послужило яростным сигналом для всеобщего плача и ужаса. Первое ощущение боли пришло от резкого стеснения грудной клетки и легких и от невыносимой сухости кожи. Нельзя было отрицать, что наша атмосфера поражена; начались споры о составе атмосферы и о допустимых в ней изменениях. Итоги исследования пропустили по всем людским сердцам электрическую искру глубочайшего ужаса.

Давно было известно, что окружавший нас воздух представляет собою смесь кислорода и азота в пропорции двадцати одной доли кислорода к семидесяти девяти азота на каждые сто в атмосфере. Кислород, источник сгорания и проводник тепла, самое могучее и действенное вещество в природе, был абсолютно необходим для поддержания жизни. Азот, напротив, был неспособен поддерживать жизнь или огонь. Противоестественный избыток кислорода привел бы, как было удостоверено, именно к такому подъему жизненных сил, какой мы незадолго до того испытали. Следование за этой идеей, ее развитие и породило ужас. К чему привело бы полное удаление азота? К воспламенению, неотвратимому, всепожирающему, повсеместному, немедленному; – полностью сбудутся, в мельчайших и устрашающих подробностях, пламенные, вселяющие ужас обличения из пророчеств Священного Писания.

Есть ли нужда, Хармиона, живописать ничем не сдерживаемое исступление человечества? Разреженность кометы, ранее вселявшая в нас надежды, стала теперь источником горестного отчаяния В ее газообразной неосязаемости мы ясно усмотрели свершение Судьбы. Тем временем прошли еще сутки, унося с собою последнюю тень Надежды. Мы задыхались в стремительно изменяющемся воздухе.

Алая кровь, бурля, проносилась по тесным сосудам. Исступленный бред обуял всех людей; простерев оцепенелые руки к грозящим небесам, они пронзительно кричали, охваченные трепетом. И тут на нас надвинулось ядро разрушительницы; даже здесь, в Эдеме, я содрогаюсь, говоря об этом. Позволь мне быть краткой – краткой, как время, в которое постигла нас гибель. Какой-то миг сверкал зловещий, яростный свет, пронизывающий все. Тогда – позволь мне склониться, Хармиона, пред бесконечным величием всемогущего Бога! – тогда раздался громовой, все наполняющий звук, словно бы исходивший из ЕГО уст; а вся масса эфира, в которой мы существовали, в единый миг вспыхнула неким пламенем, ослепительной яркости и всесжигающему жару которого нет имени даже среди ангелов в горнем Небе чистого знания. Так завершилось все.

Перевод В.Рогова

Человек толпы

Се grand malheur, de ne pouvoir être seul [75].

Лабрюйер

О некоей немецкой книге хорошо было сказано, что «es lässt sich nicht lesen» – она не позволяет себя читать. Есть тайны, которые не позволяют себя разгласить. Каждую ночь умирают в постелях люди, хватая руки преподобных исповедников и жалобно смотря им в глаза, – умирают с отчаянием в сердце, захлебываясь ужасными тайнами, которые не терпят раскрытия. Порою, увы, совесть человеческая возлагает на себя ношу, столь преисполненную ужасом, что сбросить ее можно только в могилу. И поэтому суть всех преступлений остается скрытой.

Как-то недавно, осенью, под вечер, сидел я у большого окна кофейни Д… в Лондоне. Несколько месяцев я болел, а теперь выздоравливал и с возвратом сил обнаружил себя в счастливом настроении, прямо противоположном скуке, – в состоянии острейшей восприимчивости, когда с умственного взора спадает пелена – αχλυζ η πριν επηεν [76] – и разум, будучи наэлектризован, столь же превосходит свои обыденные свойства, сколь живой, но откровенный рассудок Лейбница – хаотическую и непоследовательную риторику Горгия. Просто дышать – и то было удовольствием; и многие естественные источники боли внушали прямую радость. Я испытывал покойный, но пытливый интерес ко всему. С сигарою в зубах и газетою на коленях, почти всю послеполуденную пору я развлекался, то просматривая газетные объявления, то наблюдая за разношерстной компанией собравшихся в зале, а то глядя сквозь мутные оконные стекла наружу.

Улица, одна из главных в городе, весь день была запружена толпою. Но с приближением темноты народ стал ежеминутно прибывать; а к тому времени, как зажгли фонари, два густых, беспрерывных людских потока катились мимо дверей. В эту именно пору вечера я впервые оказался в подобном положении, и поэтому бурливое море человеческих голов исполнило меня ощущением, восхитительным по новизне. В конце концов я пренебрег всем в отеле и всецело погрузился в созерцание улицы.

Сперва наблюдения мои носили характер абстрактный и обобщающий. Я рассматривал прохожих в целом и думал о них собирательно. Скоро, однако, я перешел к подробностям и начал с пристальным вниманием разглядывать бесчисленное разнообразие фигур, одежд, осанок, походок, обликов и выражений лиц.