Мистические рассказы

Когда я оглядываюсь назад, я вижу немало вычеркнутых вечеров, славных темных ночей, убитых на погоню за привидениями, точно так же бесплодно и бессмысленно, как если бы я проиграл их в карты или проспал под сульфоналом. За все это время я видел очень мало духов и очень много жуликов.

Я принял столько телеграмм с того света, при помощи стучащих столов, сколько их проходит перед телеграфистом столичной станции в Новый год или в день четырех именинниц. Из них я сделал только один вывод, — первейшие умы и таланты в очень сильной степени глупеют, очутившись в мире теней. Умные люди на земле, перейдя в иной мир, становятся глупы более, чем это допускается российскими законами. Раз Пушкин, — сам Пушкин! — продиктовал мне стихи, где хромали на обе ноги стопы и рифмы.

Десятки вечеров, сотни новых лиц, новых столиков, новых обстановок! Но к какому неказистому шаблону сводятся все эти сеансы! Их, может быть, было сто три. Не пугайтесь, — я расскажу только о трех.

I.

…Она была очень почтенная и почти высокопоставленная дама. Когда она потеряла мужа, полного генерала, она стала религиозна, как монахиня.

Я встретил ее в одном чопорном и чинном доме аристократической складки. Это был совсем не мой круг. Туда собирались важные консервативные генералы, необыкновенный почтенные матроны, с следами былой красоты, в траурных платьях и с внушительными старомодными наколками на голове.

Победоносцева, Игнатьева, Плеве здесь звали не иначе, как по имени и отчеству. Реакционный публицист, известный всей России, вещал здесь, как оракул, попивая крепкий чай с великолепным медом, и на него звали, как зовут на пельмени или пирог. Я ходил сюда, как художники ходят на этюды.

Генеральша увлекалась католицизмом, и целый час я выкладывал ей все, что слышал о католиках и папе. Когда через несколько месяцев я встретил ее в другом доме, — она была уже вся во власти спиритизма. Ах, спиритизм! — восклицала она и закатывала глаза.

— Передо мной открылся новый мир, — восторженно говорила она. — Нет, вы непременно должны посидеть с нами. Вы почувствуете себя другим человеком!

II.

— Нас целая группа, — пояснила она. Все свои. Мои ближайшие родные. Никому из нас нет смысла друг друга обманывать. Я и моя племянница оказались медиумами. Но вы не можете представить, какой силы! Это — поразительно! Это — чудесно! Вообразите, к нам является дух юноши Владека, сына нашего управляющего имением. Я еще помню его, — такой худенький, странный, долгоносик, как-то загадочно утонул в колодце. А Элен его и в глаза не видала…

— Какая Элен?

— Элен— моя племянница. Вот вы увидите. Вы должны ее увидеть. Нет, нет, не отговаривайтесь, что вам некогда, — на один вечер забудьте пародии… Один вечер, и вы станете другим человеком! Я хочу сделать из вас прозелита, — кажется, так говорится по-русски? Выбирайте сами день. Назначайте место. Хотите завтра у Нащокиных? Мы завтра у них. Ведь вы бываете у Нащокиных? Мы теперь совсем как гастролеры, — каждый день где-нибудь…

Мне было неудобно. Она предложила другой день, — тоже не устраивалось.

— Ну, хотите, мы приедем к вам? О, нам все равно! Нам не нужно машин, ширм или трюмов. Мы не профессионалы. Нам нужна только темная комната. Правда, Владек иногда бывает не в духе. Явления протекают необыкновенно бурно (она выразилась именно так — „протекают“). Знаете, на днях в кабинете моего сына сорвалось со стены чучело ястреба, и упало с такой силой, что свернуло клюв. Нужна только темная комната, пустые стены и маленькое настроение.

Я предложил— пусть явления „протекут“ у меня. Она согласилась с восторгом.

— Я буду просить только об одном. Нужно, чтобы были только серьезные люди. Неверы портят. Правда, Владек мог бы переубедить Вольтера. Вы знаете, мой сын неверующий, но теперь и он сдается. Да, он еще сопротивляется, но он сдается. А все-таки лучше без скептиков.

III.

К назначенному вечеру я весь проникся настроением. Из маленькой комнатки были предусмотрительно унесены все картины, все тяжелое. Духи иногда бывают буйны, как пациенты больницы Николая Чудотворца.

Из комнаты были убраны ковры, на окнах наглухо спущены шторы. Черную мессу служат в менее торжественной обстановке.

Генеральша приехала с точностью хронометра. „Аккуратность — вежливость королей“, — улыбнулась она на мой комплимент. Она привыкла быть деликатной с людьми и оставалась такою и с духами.

Следом за ней выступал серьезный пожилой господин с умными усталыми глазами, — её сын. Он точно немножко конфузился за свою мать. Он „неверующий“, вспомнил я, и мне стала понятна его манера держаться.

Племянница была худенькая, высокая девушка, вовсе некрасивая, с прическою Клео-де-Мерод. Генеральша, очевидно, стилизовала ее.

Белое бледное лицо, черные пряди волос. Она что-то сказала, и голос у неё оказался неприятный, с нотками истерии.

Несколько минут мы говорили об астралях, флюидах, телепатии, телекинетии. Вдруг, сама прервав себя, генеральша сказала:

— Ну, а зачем мы будем терять время?

— Конечно! — согласился я. — Жизнь коротка!

Она мило погрозила мне пальцем.