Мистификатор, шпионка и тот, кто делал бомбу

После ужина она уложила дочек в постель, принесла угля для печки на ночь и опять вышла из дома, чтобы, как обычно, немного прогуляться в яблоневой роще и выкурить последнюю сигарету. А проходя мимо поленницы, одним плавным жестом вытащила чемодан, не спеша прошагала в конец яблоневой рощи, перелезла через забор и вдоль ручья прошла к мельнице, а затем вверх по холму. Добравшись до развалин Либбурга, она села на лавочку, бросила прощальный взгляд на темный ночной Боттигхофен и всплакнула – по дочерям и по Эмилю Фраунхольцу. Достала носовой платок, утерла слезы, поднялась и решительно отправилась на юг, к ближайшей железнодорожной станции.

Глава седьмая

Чем дольше Эмиль Жильерон оставался в Греции, тем больше денег оседало у него в карманах – не только греческих драхм, но и французских золотых франков, британских фунтов стерлингов, а также золотых марок и американских долларов. После десяти лет службы у Шлимана он давно стал вполне обеспеченным, чтобы выстроить на Женевском озере домик, красиво его обставить, а на оставшиеся средства довольно длительное время жить в приятном ничегонеделанье. Однако год за годом он откладывал возвращение домой. Каждые несколько месяцев получал письмо от матери, в котором она спрашивала, хорошо ли он питается в Греции, и тепло ли одет, и вообще, не тоскует ли по дому. Каждый раз он отвечал ей, что охотно вернулся бы прямо сейчас, но как человек женатый не может принимать важные решения в одиночку.

Пожалуй, он не грешил против истины. Его супруга при всяком удобном случае весьма прозрачно давала понять, что ей, коренной афинянке, было бы трудновато привыкнуть к мысли провести остаток своих дней в заснеженной горной долине за компанию с дикими волками и медведями. Вдобавок пришлось бы взять с собой ее овдовевшую мать и незамужнюю сестру, а также сына, Эмиля-младшего, который благополучно подрастает среди других мальчишек на улицах Афин.

Все это действительно мешало Эмилю Жильерону вернуться в Вильнёв. Но самым важным препятствием, о котором он скромно умалчивал, были деньги. Дела шли слишком хорошо, чтобы их оставить. Ведь при всей любви к богеме он в глубине души остался по-крестьянски бережливым сыном деревенского учителя, который не мог не собирать созревшие яблоки. А поскольку его яблоки вправду созрели и конца сбору урожая не предвиделось, он год за годом отодвигал возвращение на родину и против воли стал человеком оседлым и зажиточным.

В ту пору деньги стекались в Афины рекой. Генрих Шлиман с его троянскими открытиями вызвал повсюду на Западе доселе невиданное увлечение Грецией; если он объявлял, что отыскал сокровища Приама, то весь мир желал увидеть эти сокровища. Поскольку же сокровища Приама нельзя было одновременно выставить во всех музеях Берлина, Парижа, Лондона и Бостона, неудачливым соискателям требовались по меньшей мере точные копии с оригинала – причем за любую цену.

И эти копии обеспечивал им Эмиль Жильерон, самый подходящий человек для такой задачи. Во-первых, он лично присутствовал на местах раскопок, когда драгоценные сокровища спустя тысячелетия вновь извлекались на свет божий, а во-вторых, как художник умел оценить их ценность. В-третьих, он первый очищал и по частям собирал находки, если они были разбиты. А разбиты были почти все, ведь на них тысячелетиями лежала многотонная толща земли.

Эмилю Жильерону доставляло огромное удовольствие складывать кусочки мозаики, игрой с возможностями, которую так впечатляюще продемонстрировал Шлиману при первой встрече, он владел виртуозно; если недоставало важного кусочка, например левой руки золотой статуэтки, он лично спускался в раскоп и искал ее. И коль скоро найти эту руку никак не удавалось, делал эскиз, набрасывал, как по логике вещей она должна была выглядеть, и заказывал в Афинах доверенному ювелиру. Если же какая-нибудь ваза оказывалась так испорчена, что при всем желании не поддавалась восстановлению, он заказывал керамистам новую и собственноручно расписывал ее мотивами, найденными на черепках. Коль скоро результат его удовлетворял, он распоряжался изготовить три или четыре копии, а порой сразу десяток. Но прежде чем разослать свои копии в широкий мир, делал с них зарисовки акварелью и тушью, которые за хорошие деньги продавал в научную периодику, энциклопедии и дамские иллюстрированные журналы.