Мистификация

Мое имя его голосом всегда звучало иначе. Он умел произнести его настолько по-разному, что иногда внутри все замирало, а иногда от ужаса сжаться хотелось в комок. Вот и сейчас говорит спокойно, размеренно. Каждое слово внятно, четко… а глаза сверкают и желваки на скулах ходуном ходят.

Скоро взорвется, и я вместе с ним.

— Кому надо? — и словно ножом меня взглядом этим полосует, кожу режет, глубоко, до самых костей.

— Мне. Мне так было надо. Так не могло долго продолжаться. Ты сам мне это говорил… Не хотела я с тобой. Всегда о побеге думала. Каждый день, понял?

Последние слова выкрикнула и глубже осколок загнала, так сильно, что от боли всем телом вздрогнула. Да, вот так хорошо.

Когда тело болит сильнее, чем душа.

Пусть поверит и уходит. Антракт скоро закончится. Местный шут развлечет толпу плоскими шуточками — и мне снова на сцену. Если задержусь, сюда вломится человек десять.

— Могла бы мне сказать — я бы отпустил.

Резко встал, а я назад попятилась. Только пусть близко не подходит. Я ведь не сдержусь, я у него на груди разрыдаюсь и умолять забрать буду, а мне нельзя. И ему нельзя. Зачем пришел? Господи. Разве я не мечтала именно об этом? Разве не представляла именно этот момент? Тысячи, миллионы раз. А сейчас хочу заорать, чтобы убирался. Немедленно. Пока охрана не пронюхала.

Шагнул ко мне, и я почувствовала, как начинаю дрожать.

— Не подходи. Я закричу.

— Кричи. Слышишь, там толпа орет? Думаешь, перекричишь?

— Уверена. Я громко умею.

— Умеешь… я помню, как громко ты умеешь кричать… Для меня.

Еще один шаг, и я уже вжалась в зеркало, больше некуда отступать. Здесь слишком тесно. У меня под столом тревожная кнопка… и я могла бы ее нажать, но разве я это сделаю? Нет. Я скорее сама дверь держать буду, когда ее будут ломать люди моего отца.

— Все же боишься? Думаешь, наказать тебя пришел, верно?

Есть за что, Александра, правда?

Приблизился вплотную и за подбородок схватил, заставляя голову поднять, и меня уносить начало, так быстро и безжалостно, что все внутри оборвалось. Запах… его запах. Он в легкие врывается и дурманит, с ума сводит.

— Уходи. Отец узнает, тебя здесь пристрелят.

— А ты бы расстроилась? — все так же сжимает подбородок и в глаза смотрит. На лице полная отчужденность и спокойствие. Но я уже знаю, что это лишь маска. Успела изучить. Чем спокойнее и тише он говорит, тем сильнее буря внутри него. И я это чувствую по его дыханию обрывистому и по той силе, с которой давит пальцами.

— Я крови боюсь. Пусть стреляет, но не здесь… — а голос срывается предательски.

— Думаешь, наряды твои испачкаются? — пальцем помаду с губ вытирает и взгляд не отпускает. Держит с такой силой, что я ее каждой клеточкой тела чувствую.

— Думаю, что тебе нужно уйти прямо сейчас.

Сильно сжал мне скулы.

— А я думаю, что ты мне сейчас лжешь, Александра. Каждое твое слово — это ложь. Или тогда лгала, когда подо мной извивалась и музыку свою для меня сочиняла. Про радугу свою говорила. Лгала? Отвечай.

За затылок другой рукой схватил и дернул к себе так близко… Невыносимо вот так быть рядом и врать… врать. Сил нет. Руки сами взлететь хотят и обвить шею сильную, в воротник впиться и к себе тянуть, чтоб всем телом его чувствовать. Губы рядом с моим, а я сильнее пальцы сжимаю, чтобы не обнять, не впиться ему в волосы, притягивая еще ближе.

— Тогда лгала. Играть не только ты умеешь. Мне же надо было выбраться, вот и играла.

— Красиво играла, очень красиво. Ты знаешь, я ведь поверил. А сам вдруг руки мои перехватил, продолжая в глаза смотреть.

— А ведь раньше никому, — начал мои пальцы по одному разжимать, — не верил, девочка. В глаза смотрел и ложь читал так же легко, как с бумаги. — Еще один палец разжал. Мои ладони мокрые, то ли вспотели, то ли от крови.

— Твои лгать не умели, — пальцы с моими сплел и щекой к щеке прислонился. Колючий, такой колючий… как же он пахнет, как же это адски хорошо чувствовать его щеку своей и тереться об нее, закатывая глаза. — Или умели, а я читать разучился. Скажи мне правду. Почему, черт тебя раздери, ты это сделала? Дочь мою подставила, сука такая? Я же тебе доверять начал. В душу к себе впустил.

— Не впустил. Никуда ты меня не впустил. Разве что в постель свою.

— И это тоже не мало. Потому что в мою. В мою, в моем доме. Там, где семья моя, а не где-то в отеле или в машине, как шлюху. Это ты понимаешь? Удавить бы тварь за то, что так подставила.

— Удави. Ты ж для этого и пришел, а не чтоб вопросы свои задавать. Мои ответы тебя не устраивают.

— Не устраивают, потому что лжешь. Почему не поговорила со мной? — за волосы больно потянул, заставляя встать на носочки.

— О чем? О том, что сбежать хочу? Так ты бы охрану усилил.

— Нет. О том, что постели было мало.

— А ты способен дать больше?

— После того, что сделала, я способен только голову тебе открутить.

А сам на губы мои смотрит, а я на его… и в горле сохнет так, что глотнуть не могу.