Мистицизм

Вся жизнь св. Франциска Ассизского, чей дух был преображен в Боге и кто "превыше всех птиц любил маленькую птичку, которую именуют жаворонком",[962] представляет собой одно великое восхождение к музыке. Пение для него было одним из главных проявлений духа. Верным ему монахам он давал наставление, чтобы они в проповедях призывали паству к пению.[963] Ему казалось вполне уместным использование романтического языка трубадуров для воспевания совершенной Любви, которая навеки сделала его своим слугой.

"Преисполненный любви и сострадания ко Христу, блаженный Франциск в те времена совершал много странного в глазах непосвященных. Ибо сладчайшие духовные мелодии, призывно звучавшие внутри него, часто изливались французской речью, а слышный ему одному невнятный шепот прорывался вспышками восторженного чисто французского ликования. Иногда он поднимал с земли веточку, клал себе на левую руку, затем другой веточкой, которую держал в правой руке, словно смычком, водил по первой. Так изображал он скрипача, а порой еще какого-либо музыканта, и, делая надлежащие жесты, славил по-французски Господа Иисуса Христа".[964]

Романтика жизни в единении150; и сопутствующие ей свобода, веселье, уверенность и радость — нередко "сливаются в восторженное ликование", которое отпугивает обычных людей. Это ликование представляется нам еще более нелепым, когда мы видим, что человек предается ему при далеко не самых благоприятных внешних обстоятельствах. Иоанн Креста сочинял песни для своей Любви. Св. Роза Лимская пела дуэтом с птицами. Св. Тереза в первой основанной ею обители, где монахини жили в крайней бедности, без колебаний принялась слагать на древнекастильском наречии незамысловатые гимны и песни для своих духовных дочерей. Подобно св. Франциску, она не выносила никакой торжественности, никакой фальши. Великие реформаторы Церкви считали, что выспренность под стать лишь лицемерам. Аскетичнейшая, строжайшая жизнь в молитвах и покаянии на Горе Кармел воспринималась св. Терезой и ее последовательницами радостно, под звуки многих песен. Так, великая настоятельница не замедлила отчитать некую духовную сестру, которая в своей заносчивости "была того мнения, что созерцать более достойно, нежели петь". Сама св. Тереза, как это видели неоднократно, с удовольствием заметала коридор монастырского здания, напевая при этом почти детскую песенку об одном из своих самых возвышенных духовных переживаний — неизреченной трансверберации [transverberation], когда огненная стрела серафима вонзалась в ее сердце.[965]

Однако самое живое и реалистичное, самое по-человечески трогательное из всех описаний радостного пробуждения к жизни вечной, которое следует за мистическим отверженцем себя, дает нам столь же безыскусное, сколь поразительное признание св. Катерины Генуэзской. Гармоническая целостность ее внешней и внутренней жизни могут служить образцом успешного шествования по Мистическому Пути. В свидетельстве св. Катерины отразилась глубинная суть жизни в единении, причем его дает та, что проявила подлинный духовный героизм, оставаясь и в созидании и в молитве, и в трудах и на досуге не просто великим подвижником и гением экстаза, но и одной из лика тех избранных в истории христианского мистицизма, кто был посвящен в тайны Вечной Любви.

"Когда благодатью Божьей душа призывается покинуть мир, — говорит св. Катерина в одном из своих диалогов, и хотя его тон подчеркнуто бесстрастный, очевидно, что речь идет о ее сокровенных переживаниях, — Бог видит ее исполненной пороков и грехов. Поэтому сначала Он дает ей понимание добродетели, затем побуждает ее к совершенствованию, затем обилием милости Своей устремляет ее к самоопустошению, и наконец, полностью преображает ее. Чрез эти благородные свершения Бог ведет душу по Пути, однако когда душа оказывается опустошенной и преображенной, тогда сама по себе она не созидает, не говорит и не желает, не чувствует, не слышит и не понимает, равно как и не остается у нее ни чувства, которым она различала бы, что вовне, а что внутри, ни разумения, куда она движется. Причем во всем этом Сам Бог направляет ее и руководит ею, так что нет между душою и Богом никакой твари и никакого посредника. И тогда в душе воцаряются мир и безмятежность, и кажется ей, что ее бестелесная сущность и телесное обиталище везде, изнутри и снаружи, погружены в океан нерушимого покоя, который она не покинет, что бы ни случилось с ней в этой жизни. Она вечно остается недвижимой, невозмутимой, неприступной. Более того, в своей человеческой и духовной природе, как внутри, так и снаружи, она не может чувствовать ничего, кроме сладчайшего покоя, и до того преисполняется им, что даже если приходит в движение ее плоть, нервы и кости, ничто кроме покоя ей не ведомо. И тогда она в радостном возбуждении весь день сочиняет на ходу стишки вроде этого: