Митя

Бабка Селиваниха рассказывала, что работала в то время в школе сторожем.

Первую ночь, стоит, значит, гроб в центре школьного зала, все зеркала закрыты занавесками из темной ткани, как положено, чтобы дух покойницы не отражался в них, и тишина…

Только бабка присядет у себя в сторожевой каморке, как слышится песня детским голосом. Бабка, между прочим, не из пугливых была, но иконку к груди прижала покрепче. Вышла, посмотрела. Мария лежит в своем платье и опять тихо.

Во вторую ночь позвала Селиваниха с собой мужа, Якова, чтобы одной не так боязно было. Сидят они в каморке, чаи гоняют, и слышат, как за дверью кто-то начинает переставлять стулья, шаркая по полу, потом раздается стук в дверь, и хохот маленьких удаляющихся детских голосов.

Яков Николаевич в тот момент сидел на тахте, волосы у него на голове приподнялись и кепка сдвинулась набок. Пошли смотреть вместе. Выходят в зал, а гроба нет — только четыре стула стоит и крышка рядом! Тут у бабки самой коленки задрожали. Начала она молитву вслух читать так, что эхо по всей школе разносилось.

— Боже, Отче Господа нашего Иисуса Христа, Отец щедрот и Бог всякаго утешения…

А из дальнего коридора отдавалось детским веселым голоском:

— …утешающий нас во всякой скорби нашей! Хи-хи…

Селивановы переглянулись, перекрестились и попятились в каморку. Вытерев пот со лба, Яков предположил вслух, успокаивая жену, что гроб могли забрать домой родственники. Ведь они с бабкой с самого вечера чаи гоняли и носу не высовывали из своей берлоги. Мало ли что могло прийти в головы убитых горем родителей!?

Бабка, вытаращив на Якова глаза, сказала:

— Но ты же сам все слышал! Слышал же детский голос?

— Ну, может, и слышал. С перепугу и не то услышишь! Брехня это все, Зинаида, не верю я в привидений, и в призраков не верю, хоть ты тресни!

Немного покумекав и сунув иконку за пазуху, Яков взял супругу за руку и пошли они по школе обход делать.

Идут, значит, по коридору, который ведет в столовую, и даже половицы под ногами не скрипят. Тишина мертвая. И тут, позади них слышится звук захлопывающейся двери их каморки.

Яков взглянул на бабку и, проворчав что-то про сквозняки, потянул ее дальше. Из столовой начал доносится шум, который с каждым их шагом становился все громче. Звук напоминал удары ложек о кастрюлю, будто бы малышне только что кашу на стол поставили. Заходят старики в столовую — там никого, только занавески с зеркал лежат на столах, и снова гробовая тишина. Вернулись они по этому же коридору назад. Бабка все время оборачивалась и крестила в воздухе все двери.

Дальше по коридору, слева от директорского кабинета, располагалась школьная библиотека. Дверь в нее была открыта. На полках все книги стояли перевернутыми корешками во внутрь. Горе-сторожа зашли туда и начали между полок ходить, осматривать. Внезапно окна в библиотеке разом распахнулись, впуская морозный зимний воздух…

Бабка смеялась, когда рассказывала эту историю. Уверяла, что они с Яковом так и не поняли кто первый разжал руку, но бежали оттуда так, что пятки сверкали. Вернувшись в каморку они обнаружили Марию, лежавшую на их тахте, в черном платье. А гроб, кстати, тогда так и не нашли. Пришлось делать новый, но больше, поскольку покойница стала ростом выше, и внешне уже не походила на женщину, а не на пятиклассницу. С того дня Селиваниха в школу — ни ногой, да и на похороны Маши Ведуновой не ходила.

Теперь и я обходил это странное место.

Лесная тропа, что вела на Пихтоварку, тянулась извилистой, с подъемами и ухабами. По обе ее стороны стояли вековые сосны и ели, которые дарили прохладу, почти полностью закрывая своими величавыми кронами солнце. Деревья казались загадочными, и мне представлялось что они всегда о чем-то думали.

Особенно интересно было наблюдать, как маленькие лягушата находили свой приют в следах, оставленных коровами. Отпечатки копыт заполнялись водой, и у каждого лягушонка было свое маленькое озеро.

Я шел к озеру и насвистывал песенку, время от времени целясь из рогатки по рябчикам, которые после выстрела улетали вглубь леса. Признаться, я не хотел по ним попадать, не хотел, чтобы они умирали. Я это делал лишь ради развлечения.

Однажды зимой батя помог мне смастерить самострел. Это было подобие арбалета. Обрезок половой доски идеально подходил для этой цели — ее внутренняя ложбина служила каналом для деревянной стрелы, на конце которой был закреплен гвоздь. Стрелу разгоняла резиновая лента от автомобильной камеры. Приклад на самостреле, для удобства стрельбы, был вырезан наподобие оружейного.