Митя

Из него легко можно было подстрелить ворону, или даже зайца. Мне казалось это забавным, и намного более интересным, чем рогатка. День за днем я сидел в засаде около будки Грея и выцеливал пролетавших пернатых, но стрела всегда пролетала мимо. Мною овладевал азарт охотника и я раз за разом перезаряжал свое оружие. И вот, в ноябрьский солнечный морозный день, притаившись с самострелом, я увидел как маленькая синичка, приземлившись на наст, начала клевать опавшие замерзшие ягоды боярки. Грей замер, я тоже. Выстрел. Удача! Точно в цель! Я наблюдал как ее крылья трепыхались, и она перекатывалась, нанизанная на стрелу всем своим телом.

Через секунду на меня накатила волна отчаяния и грусти. Я только что оборвал чью-то жизнь… Она больше не билась, ее мир потух.

Я ударил самострел о забор, и приклад треснул. Слезы накатывали на меня, как весенний паводок на реке, который ничем нельзя удержать.

Подойдя ближе, я увидел на снегу след от стрелы, который становился красным, беря начало от маленьких капелек, и превращаясь в багровую полосу. Синичка была мертва. Грей, облизываясь, навострил уши, ждал пока я отдам ему нашу добычу.

Скинув варежки, я бережно взял пташку в руки и отнес за стайку. Прикопав ее в снегу, я смотрел на небо, и молил о пощаде. Небо молчало, но я дал слово, что больше никогда не убью живое.

Сегодня на озере, у песчаной косы, купалась малышня. Поодаль от них ближе к камышам, не сводя глаз от поплавков, стояли рыбаки. В это время года поклевки были редкими — вода слишком теплая, рыба ленива, и просто уходит на глубину. Я зашел по колено в воду — мои ноги тут же облепили гольяны, напомнив мне о сачке, который, к моему сожалению, не мог стать птицей фениксом и восстать из пепла.

Неожиданно, передо мной в воду упал камень размером с два моих кулака. Брызги разлетелись по сторонам, окропляя мое лицо и одежду. Я обернулся.

— Мить, ты их так не поймаешь, — раздался золотой приятный мне голос.

Рыжая стояла подбоченившись. На ней красовался белый летний сарафан с расшитым в синий цвет поясом, концы которого красиво заплетены внутрь.

— А я и не ловлю ничего, так, смотрю как вода нынче.

Мой голос звучал увереннее, чем в прошлый раз.

— Тогда почему не купаешься?

— С кем, с малышней? Еще чего! А ты?

— А мне бабушка не велит.

— Так ведь она не узнает.

— Она все всегда знает, — ответила Василиса, поджав губу.

— Это как это?

— Маленький еще про такое знать, — улыбнулась она, и бросила еще один камень в мою сторону. На этот раз брызг было меньше.

Мы шли в сторону деревни и я, несколько раз подумав, предложил взяться за руки. Она посмотрела на меня серьезным пронзительным взглядом и, ничего не ответив, взяла мою руку.

Я представлял как мы идем под венец, и улыбка не сходила с моего лица. Нога, проколотая гвоздем на огороде в начале лета, больше не болела, и я впервые в жизни пожалел о том, что не выучил ни одного стихотворения, которое мог бы прочитать ей сейчас. Деревья выглядели прекрасными. Особенно потому, что теперь их кроны хранили нашу маленькую тайну.

Приблизившись к старой школе, она высвободила руку и сказала:

— Нельзя, чтобы люди видели.

— Почему?

Василиса промолчала. И мы пошли дальше.

«Старушка совсем ее в черном теле держит», — подумал я и не стал возражать.

По Школьной куда-то быстрым шагом ковылял Гера. Завидев его тельняшку, я стал махать рукой, он меня заметил и остановился, переводя дыхание. Я ускорил шаг, уверенный, что Василиса идет за мной. Но стоило мне обернуться, как оказалось, что ее и след простыл.

Гера выглядел взволнованным.

— Это с кем ты там женихаешься, Мить? — пробормотал он сквозь густые усы.

— Мы с Василисой ходим в один класс! — гордо ответил я, обрадовавшись, что Гера заметил меня с невестой.

— Чья это дочка? — не сводя с меня темных глаз, строго спросил старик.

— Родителей у нее сроду не было. Она с бабушкой живет.

— С какой? — еще строже допытывался Герман.

— Новосёловой. Их дом на окраине деревни по этой улице.

— Ты вот что, Митя, зайди ко мне на водокачку, разговор есть.

— Так я, это, с радостью! Могу и сетями помочь, если надо.

Мои слова уже летели ему вдогонку.

Я смотрел на заборы, пыльную дорогу и свои сандалии — все мне нравилось в этом дне.

Подходя к своему дому, я не услышал бряканье цепи Грея, что показалось мне очень странным. Он всегда выходил из будки и смотрел через забор, если слышал шаги на тротуаре. Отворив калитку, я обнаружил, что еда, которую я ему ставил утром, была нетронута. Пес лежал возле будки и не шевелился. Мухи, которые облепили его морду, казалось, не доставляли ему никаких хлопот. Мое сердце сжалось.

— Что с тобой? Почему ты не ешь? Ты заболел? Собаки ведь не болеют…

Я присел на корточки и прижал его морду к себе. Она горела как печка.

— Я тебя вылечу. Обязательно вылечу!

Грей дышал прерывисто, его нос был сухим как старый сапог. Он смотрел на меня отрешенным взглядом, словно находился во сне. Из дома вышел батя.

— Ну что, твой друг объявил голодовку?

— Он заболел! — дрожащим голосом ответил я, еле сдерживая слезы.