Митяй в гостях у короля

Кибальчиш как-то кисло и жалобно скривился; видимо, подумал: какая мне разница, по какой причине он «заденет» мои миллионы, умышленно или по ошибке, денег-то он лишится. Герард начинал нервничать, его состояние усиливало и тревогу друзей, они крепились, но очень бы хотели знать: нельзя ли как-нибудь умерить пыл этого разбойника? Нужно было выяснить, каких взглядов придерживается этот Митяй. Кого из политиков он уважает, а кого считает своим врагом? По фамилиям уже лишенных капиталов нельзя ничего понять: потрошил он без разбора, кто попал под горячую руку: русских, кавказцев, евреев. Вот что страшно — без всякого выбора крушит, кого ни попадя — наотмашь бьет.

— Как же это вы, — загудел Гусь, — такое открытие и выпустили из рук.

— Но руки-то мои остались. Вот они!

Дмитрий показал ладони.

— Захочу и будет компьютер. Да еще и посильнее. Такой, что хлопну по башке и самого Митяя, он и скукожится.

Политики инстинктивно съежились. Слышал Герард и о лептонной пушке Дмитрия; за ней к нему и пожаловал; то есть не то, чтобы хотел заполучить ее, но подчинить своей воле самого пушкаря, Дмитрия. А для этого ему надо выяснить, кому он из них симпатизирует. Вот Мария с восторгом говорила о Гальюновском, а потом и о генерале кое-что лестное сказали, ну а он, Герард Кибальчиш, о нем-то они что думают?

Каждый из троих сейчас рассуждал примерно так: вот выясню, кого он любит, тогда уж и спланирую, как действовать дальше. Деньгами его, похоже, не заманишь, денег ему и король даст — вот подарили же ему дворец, и посуда вон какая, и охрана, машины… К нему только на симпатиях можно подъехать.

А Гальюновский, как самый скорый на разные коварства и догадки, допускал еще и такую мысль: дурачит он их с этим Митяем. Придумал себе такой псевдоним и потешается над ними, да и над теми, у кого карманы уже вывернул, и над теми, кому еще предстоит расстаться со своими миллионами.

Дмитрий, обращаясь к Герарду, продолжал:

— Злые языки мне говорят: Герард сам себе зарплату определял. Разве можно так, чтобы зарплата одного человека составляла миллион минимальных зарплат? А в самом деле: есть в какой-нибудь другой стране у одного человека такое жалование? А наш царь-батюшка — он сколько получал в месяц?

— Ну, что ты удивляешься! — вскинула на него свои прекрасные глаза Мария. — Мой Аркаша — какой-то министр паршивенький, у Герарда в приемной на карачках ползал, а и то тысячу минимальных зарплат отхватывает. Это у них демократией называется. Чего хочу, то и ворочу.

— Мария Владимировна, душечка, не будь ты такой язвой. Речь идет о законности. Назначил себе такую зарплату — получай. Все законно. Таких смельчаков уважать надо. И ты позвони Митяю, пусть не трогает вкладов господина Герарда. А если и тронет, то лишь в двух банках: в «Нью-Йорк-сити» — там на счету Кибальчиша семьсот сорок миллионов двести тысяч долларов лежит — эти пусть пошлет в Якутию и Ханты-Мансийск, там люди уже замерзать начали, ну, еще со швейцарского счета — в Женеве у него…

Дмитрий окинул взглядом сжавшегося от страха Герарда…

— …пятьсот двадцать четыре миллиона положено — пусть эти пошлет — в Северодвинск, например. Там господин Кибальчиш по заданию американцев завод подводных лодок остановил.

Наклонился к Герарду:

— Вы не возражаете?.. Ну, вот, с вами все порешили. А теперь господин генерал… С ним будет посложнее. У него жена в Одессе русско-израильский банк держит, всю валюту генерал через него пропускает…

— Какие у меня деньги? — трубно зарычал Гусь. — Откуда им взяться?

— Источники? У Митяя все записано: кто, где и сколько вам давал на избирательную кампанию. Все до центика учтено. Вам бы я посоветовал самому отдать государству денежки, а то как Митяй потрошить станет — тут и вскроются все ваши гешефты.

— Я русский! — вдруг вскричал Гусь.

— Русский, русский, только матушка и батюшка вашей женушки Лии Азбестовны в Тель-Авиве проживают. Наш компьютер и эти сведения имеет. И многое другое держит в памяти. Но позвольте! — повернулся он к генералу. — Ваша супруга вполне приличный человек, и даже очень интересная. И процент с украинцев небольшой берет: кажется, двенадцать или четырнадцать годовых. Мы к таким людям претензий не имеем.