Митральезы для Белого генерала

— Таки вы думаете, что я перепутаю казаков с артиллеристами! — возмутился молчавший до сих пор Барнес, убедившись, что прапорщик уже ушел и его не слышит.

— А почему ты сразу не сказал, что это были артиллеристы? — нахмурился Щербак.

— Разве?! — сделал честное лицо Марк.

— Ладно, бог с ними всеми, не до того сейчас, живо за работу, — отмахнулся Щербак, после чего обратил внимание на поскучневшую баронессу, — Люсия Александровна, голубушка, вам нехорошо?

— Нет-нет, Александр Викторович, — поспешно отозвалась сестра милосердия. — Я, наверное, пойду убирать в перевязочной.

— Конечно.

— Госпожа баронесса, да зачем же вам самой убирать, прикажите, и я все мигом сделаю, — услужливо затараторил Барнес, но расстроенная девушка не обратила на него внимания.

Когда Будищев появился в расположении своей части, позиции были уже готовы. Солдаты и офицеры, порядком уморившиеся за выдавшийся столь насыщенным день, отдыхали. Артельщики заканчивали приготовление пищи, и по лагерю разносился специфический запах вареной баранины. Чуть поодаль устроились моряки и ездовые тачанок, к которым и направился Дмитрий.

— А вот и вы, вашбродь, — встретил командира Егорыч, хлопотавший у самовара. — Чаю будете?

— С пряниками? — ухмыльнулся прапорщик.

— А то!

— Тогда наливай.

Пряников у ездового, конечно, не было, зато нашлось несколько не совсем еще черствых туркменских лепешек, купленных перед самым началом похода. Получив одну из них, Будищев по-братски отломил половину Шматову. Затем положил на свою часть кусок колбасы и с аппетитом вгрызся в полученный бутерброд, время от времени отхлебывая маленькими глотками ароматный чай.

— Ништяк! — похвалил он, утолив первый голод.

— На здоровье, вашбродь, — правильно понял его ездовой.

— Федя, а ты чего куксишься? — повернулся Будищев к денщику, отставившему лепешку в сторону и без энтузиазма мусолившему сухарь.

— Да не хочу я, — вяло ответил тот.

— С чего это?

— Не нравятся мне эти лепешки.

— Фигасе, — хмыкнул прапорщик, — в Бами хомячил за милую душу, а тут корчишь из себя не пойми чего!

— Так ён узнал, как здешние женки тесто месят, — хохотнул Егорыч.

— В смысле? — удивился Дмитрий.

— Да ладно вам! — пошел пятнами Федька.

— Ну-ка подробнее с этого момента!

— На чреслах они хлеба замешивают! — с отчаянием в голосе ответил денщик, поняв, что от него не отстанут.

— Где?

— Ну вот тута, — охотно показал на себе ездовой.

— На ляжках, что ли?[38]

— Ну да.

— И в чем проблема? — пожал плечами прапорщик, делая себе очередной бутерброд.

— Ой, — схватился за рот молодой матрос и бросился прочь, под смешки более опытных товарищей.

— Ладно вам! — прервал неуместное веселье командир. — Те, у кого желудок слабый, пусть сухари едят. Их-то хоть нормально выдали?

— А как же, — охотно ответил Егорыч. — Интенданты расщедрились ажно по фунту в рыло. И круп двадцать четыре золотника[39]. Ешь, не хочу! Хорошо хоть казачуры овечек пригнали. С мясным приварком, глядишь, ноги-то не протянем.

— Н-да, началась осада, — мотнул головой Дмитрий. — Ну ничего, мы тут несколько мешков пшеницы надыбали. Надо мельницу поискать, глядишь, с мукой будем.

— Лучше ее коням. А то им всего по гарнцу[40] овса выделили. Хорошо хоть саману[41] тут вволю, можно подмешивать.

Судя по убежденности Егорыча, он и впрямь считал, что лошадям корм нужнее, а люди и так перебьются. Стоит ли удивляться, что высокое начальство думало точно так же. Это была одна из тех вещей, к которым Будищев так и не смог привыкнуть в этом времени, несмотря на весь свой цинизм. Впрочем, сейчас ему было не до этого. Подкрепившись и обогревшись, он вышел наружу, чтобы проверить, все ли в порядке.

Пройдясь по позициям и убедившись, что пулеметы вычищены и смазаны, огневые точки оборудованы, лошади накормлены и убраны от греха и шальных пуль подальше, Дмитрий остановился рядом с вышедшим покурить солдатом из Самурского полка. Тот, заметив офицера, вытянулся и хотел было рапортовать, но прапорщик остановил его.

— Не мельтеши!

— Слушаюсь, вашбродь.

— Как там текинцы?

— Скачут ироды вокруг лагеря, но близко не подходят, — словоохотливо отвечал солдат, обрадовавшийся возможности почесать языком. — Бывает, стрельнут издали и назад. Боятся, значит.

— Чего боятся?

— Как чего? Известное дело, чичас антиллеристы пушку развернут да и вдарят. Только шерсть в разные стороны и полетит!

— А это что за писк? — прислушался Будищев.

— Из-под сарая-то? Там сука с кутями[42] сховалась, потом или убежала, или прибили. Вот он и пищит, мамку зовет.

— Ничего себе, — заинтересовался Дмитрий и полез посмотреть.

Под глинобитным сараем и впрямь оказалась нора, из которой остро пахло псиной. Похоже, там и было логово неведомой собаки, так не вовремя разродившейся. Хотя сейчас в нем оставался только один щенок, наивно смотревший на человека одним глазом. Второй у него, судя по всему, залип от слизи. Бедолага был очень худ и дрожал от холода, но не решался подползти к офицеру и только обреченно поскуливал.

— Пропадет животинка, — довольно равнодушно заявил самурец. — Придавить бы его, чтобы не мучилась.