Митридат

Но Ксено, достаточно холодно отвечая на приветствия, направилась к наезднику в чёрном плаще, скакавшему на серебристо-сером жеребце. При виде прекрасного личика он вздрогнул, будто его огрели нагайкой, и склонил голову, как провинившийся мальчуган.

— Странно, — сказала она, обращаясь к Анее. — Странно, что я до сих пор не замечала в этом человеке откровенного угодничества и отсутствия ума, — Ксено рассматривала наездника с брезгливым сочувствием, будто перед ней было отвратительное насекомое с оторванной конечностью. — Проиграть скачки на таком великолепном коне — это нужно уметь.

— Но, госпожа… — жалобно простонал наездник.

— Я исправлю свою ошибку, — красавица надменно вздёрнула чернокудрую головку. — С этих пор в твоих услугах я не нуждаюсь. Анея, распорядись, чтобы конюхи забрали коня, а он пусть идёт на все четыре стороны. Одежду пусть оставит себе — мне эти испоганенные обноски ни к чему. Только в страшном сне можно представить, что кто-либо из моих наездников когда-нибудь наденет её… бр-р!

Наездник, смазливый малый с глубоко посаженными хищными глазами, хотел что-то сказать в своё оправдание, но, встретив непреклонный взгляд Ксено, в этот миг похожую на разъярённую пантеру, безнадёжно склонил голову и побрёл, пошатываясь, как пьяный, к выходу.

Удивительно, но сочувствия отверженный у наблюдавших достаточно жестокий поступок красавицы не вызвал — все смотрели на неё с немым обожанием и восхищением. Однако её карие глаза остались холодны и равнодушны к этим знакам внимания — поклонников у капризной прелестницы было великое множество. Правда, никто из них, даже самые знатные и богатые, не могли похвастаться мужской победой над своенравной Ксено, одинаково любезной со всеми; она властвовала, царила, смущала умы своей образованностью и остроумием — но не более.

Изгнав неудачника, Ксено, тем не менее, уходить не спешила. Её взгляд блуждал по лицам наездников и гиппотоксотов, явно кого-то выискивая. Наконец она приметила в дальнем углу Савмака — в этот момент он пытался ублажить саврасого разнообразными лакомствами, от пучка свежескошеной сочной травы до душистой лепёшки с солью. Но вожак был непреклонен; устав от бесплодных попыток разметать жерди стойла, он в ответ на ласковые слова Савмака скалил зубы и с яростным хрипом пытался укусить юношу.

Ксено решительно направилась к Савмаку. Он заметил её только тогда, когда она подошла вплотную. Глянув исподлобья на красавицу, юноша коротко поклонился и занялся замысловатой упряжью, предназначенной для укрощения диких коней.

— Прими мои поздравления, — с обворожительной улыбкой кротко сказала Ксено. — Я восхищена.

— Спасибо, госпожа… — с трудом выговорил Савмак, чувствуя, как бешенно заколотилось сердце — голос красавицы был чист и мелодичен, будто журчанье горного ручья.

— Я хочу, чтобы ты служил у меня, — без обиняков предложила Ксено, явно не предполагая отказ. — Стол, одежда и плата в десять раз больше, чем ты получаешь сейчас.

— Премного благодарен, — вежливо поклонился Савмак. — Но я на воинской службе, у меня договор.

— Ах, какие преграды — договор… — насмешливо улыбнулась девушка. — Если ты согласен, уже завтра покинешь казармы, чтобы никогда туда не возвращаться. По рукам?

— Госпожа, я гиппотоксот, — Савмак выпрямился и строго посмотрел на Ксено. — Негоже воину уподобляться изнеженным сибаритам даже ради больших денег. Нет.

— О боги, что он говорит? — красавица опешила. — Ты… отказываешься?!

— Не сочти меня невежливым, но я всего лишь простой воин. Думаю, что ты найдёшь себе наездника гораздо лучше, чем я. Сегодняшняя победа — просто счастливый случай.

— Анея, что я слышу? — Ксено была возмущена до глубины души. — Он посмел мне отказать. Мне! — она высокомерно взглянула на Савмака и поморщилась. — Фу, от этого варвара несёт псиной. Пошли. Большего унижения мне ещё не довелось испытать. И от кого?!

Одарив благосклонной улыбкой наездников и гиппотоксотов, изумлённых невероятной с их точки зрения глупостью юноши, красавица с царственным величием пошла к выходу. Хмурый Савмак, задетый последними словами девушки за живое, снова вернулся к своему занятию, не обращая внимания на галдёж, поднявшийся с уходом Ксено. В его душе бурлил гнев. Он ненавидел эту бесцеремонную красавицу. И теперь все колебания и сомнения были отброшены — он должен бежать из Пантикапея как можно быстрее, пусть даже это будет стоить ему жизни…

— Жизнь прекрасна… если, конечно, хорошо к ней присмотреться, — философствовал с набитым ртом Тиранион; теперь ему принесли лепёшки с мёдом и кувшин выдержанного вина; уже где его сыскал быстроногий вольноотпущенник-разносчик, трудно было сказать, но по угодливо-восторженным взглядам, которые он бросал на грамматика, становилось ясно, что для синопского гостя, если только тот прикажет, он готов достать божественный нектар.

— Самое удивительное, но сегодня я с тобой согласен, — отвечал ему в тон благодушествующий поэт. — Можешь мне не поверить, но когда я ставил на буланого, то вовсе не верил в его победу. Просто каприз, шутка, назовём этот порыв как угодно.