Митридат

Теперь Камасария вспомнила, откуда ей был знаком облик юноши, встреченного у святилища Кибелы. Много лет назад, когда жившие в Таврике скифы были побеждены сарматским племенем роксолан во главе с их царицей Амагой, в Пантикапей прибыл с небольшим посольством юный красавец-варвар, чтобы заключить мир с Боспором и заручиться поддержкой эллинов-колонистов в предстоящей битве с союзом сарматов. Юный номад был не по годам умён, проницателен и любвеобилен. Не одна пантикапейская прелестница разделила с ним ложе, пока шли переговоры. Не устояла перед ним и сама царица. Правда, тогда она была молода и глупа, и не понимала, что для мужчины-воина женщина, как глоток воды: утолил жажду — и к новому роднику. Договор был подписан, и юный красавец исчез в своих степях, даже не попрощавшись. Оскорблённая Камасария поклялась когда-нибудь отомстить ему за такое пренебрежительное отношение к своей персоне. И этим юным номадом был скифский царь Скилур…

Всё ещё во власти дурных предчувствий, евнух быстро прошёл в свои комнаты, где его ждал Аполлоний. Обещанная награда за донос могла лежать в одной из шкатулок, стоявших на мраморной скамье, и купец, воровато оглядываясь, поглаживал их резные стенки и принюхивался, как кот, попавший в поварню. Но в покоях главного евнуха пахло благовониями, пылью и мышами, что, впрочем, не смущало жадного Аполлония: серебро и золото, за которые он продал юного скифа, не обладали запахом, а только божественным голосом-звоном, возносящим владельца на вершину сладострастного, сверкающего роскошью Олимпа.

— Ну? — дрожащим голосом спросил купец.

— Ты получишь награду… да, да, сейчас, — успокоил Аполлония евнух, доставая из-под одежд увесистый кошелёк. — А теперь убирайся, — с раздражением подтолкнул он купца к выходу. — Тебя проводят…

Амфитион позвонил в крохотный серебряный колокольчик. На зов явился угрюмого вида евнух, детина, почти на голову выше своего начальника. Задумчиво глядя вслед купцу, Амфитион вдруг коварно осклабился и приказал:

— Проводишь его… в наш подвал. Только чтобы никто ничего не видел и не знал. Приставишь к нему стражником глухонемого, а то он от безделья скоро будет выть на луну.

Здоровенный евнух тупо кивнул и неуклюже потопал прочь. Афмитион думал: «У Аполлония язык, как у брехливого пса. Лучше держать его до поры до времени на привязи, иначе, если пойдёт слух, что мы заточили этого варвара, мне несдобровать: или гиппотоксоты разорвут в клочья, или царица пришлёт палача с удавкой… Но случись, что Аполлоний не обманулся и юнец — сын царя Скилура, то честь и слава в этом деле достанутся мне одному. И тогда придётся купца отправить в Эреб. Если же наоборот, придётся ему ответ держать перед самим царём за напраслину…»

Довольно потирая руки, Амфитион вышел из дворца и едва не бегом припустил в казармы царской спиры. Солнце потускнело и спряталось в чёрную тучу. Помрачневшее море вспенилось у берегов и злобно ударяло быстро бегущими волнами в борта стоящих на приколе судов. Откуда-то примчал холодный, пронизывающий до костей ветер, и евнух вполголоса выругался, поплотнее запахивая на груди лёгкий плащ. Впрочем, он дрожал больше не от холода, а от непонятного томления в душе, помимо его воли постепенно перераставшего в беспричинный страх.

ГЛАВА 10

В Пантикапей пришла ненастная осень. Ещё совсем недавно деревья стояли в золотом ореоле увядающей листвы, и спокойное море лениво плескалось о берега тихой прозрачной волной. А теперь по улицам и переулкам столицы Боспора с разбойничьим свистом гулял сырой, промозглый северный ветер, и мрачный Понт Евксинский злобно швырял на скалы огромные водяные валы, вскипающие грязно-жёлтой пеной.

Гавань обезлюдела, городской сброд забился в свои тёмные грязные логова, а достойные граждане выходили из дому только в случае крайней необходимости. Лишь в казармах царило оживление: почти каждый день всё новые и новые отряды гоплитов и гиппотоксотов уходили в степь, и пронзительные звуки воинских рожков заставляли сжиматься от недоброго предчувствия сердца пантикапейцев. Скифская равнина неумолимо и неустанно пожирала детей Эллады, и грозный призрак приближающейся к стенам Пантикапея войны готов был вот-вот обрести плоть и ринуться на мирный город из-за чёрных клубящихся туч, низко нависших над земной твердью.

Дом Ксено стоял неподалёку от акрополя. Построен он был недавно, и в его архитектуре чувствовалось значительное влияние римского стиля, всё больше входившего в моду не только в метрополии, но и в греческих апойкиах. Облицованный розовым привозным мрамором дом с некоторого отдаления казался раскрывшимся бутоном диковинного цветка, выросшего невесть каким образом среди довольно мрачных камней. В перистиле неумолчно журчал фонтан, а стены триклиния покрывала великолепная роспись — виноградные гроздья, цветы, сцены охоты.