Митридат

— Я не верю… — глухо пробормотал Савмак, с трудом проталкивая шершавые слова через вдруг пересохшее горло.

— Мы тоже, — просто сказал Зальмоксис. — Однако, это так. Зимой у нас были доверенные люди Перисада, они привезли его послание нашему отцу. То, что ты отыскался, что ты здесь, в Пантикапее, знают многие. Но о том, что я тебя только что сказал, известно лишь мне и царю скифов. Он долго размышлял, испрашивал совета у прорицателей — правда, не открывая истинных причин, побудивших его искать ответ на этот нелёгкий вопрос, — и в конце концов наказал идти с посольством в Боспор.

— Не верю… — упрямо твердил юноша, раскачиваясь с закрытыми глазами со стороны в сторону.

— Прорицатели пророчат тебе большое будущее, — устало молвил Зальмоксис и жадно выпил очередную чашу. — Притом все, будто сговорились. На что отец… скажем, не очень верящий в их весьма туманные откровения, и тот покорился, по мне, неизбежному. Хотя, по здравому смыслу, если всё это правда, ничего дурного здесь не вижу. Даже наоборот.

— Но почему, почему?! Почему именно я?!

— А просто под рукой другого не оказалось, — угрюмо осклабился Зальмоксис. — Царь Перисад не дурак, далеко видит. В том, что мы эллинов в скором времени сбросим в море, можно не сомневаться. Недавно отец заключил союз с царём роксолан Тасием, а это добрые воины, пусть неважно вооружённые, но многочисленные и злые, как голодные псы. Их стойбища давно оскудели, нас им воевать не с руки, кишка тонка, а вот если ударить вместе да дружно супротив разжиревших, как осенние антакеи, колонистов… тут и им перепадёт кус немалый — вон какие ухоженные поля в хорах Боспора, Херсонеса, сколько золота таится в сундуках купцов. Вот Перисад и хочет упредить нас, породнившись. Думаю, он тебе уже и невесту сыскал знатных кровей, которые почище, нежели у моего аргамака. Если он не обманет, и всё сбудется, как написано на пергаменте, то что ж, хвала Табити, сберегущей многих наших воинов от далёкого и нелёгкого пути в заоблачное царство.

— Я не хочу… — глухо проронил Савмак.

— Твоего согласия никто спрашивать и не собирается, — жёстко отрезал Зальмоксис. — Если всё будет без обмана, и ты сядешь на трон Боспора, тогда вся Таврика будет наша. Не мытьём, так катаньем… А это, согласись, выше личных интересов. Тем более — твоих. Не думай, что ты некая ценность, без которой нельзя прожить ни дня.

— Значит, если я откажусь…

— Именно, — снова показал крупные зубы в волчьем оскале Зальмоксис. — Тебя казнят, как вероотступника, и напоят твоей кровью Меч Вайу, а царский венец Боспора получит кто-нибудь из наших братьев. Так повелел царь Скилур.

Савмак встал. Лицо его приняло странное выражение — смесь грозной решительности и отчаяния. В серых глазах царевича полыхало пламя. Поражённый его видом Зальмоксис даже отставил в сторону наполненную чашу. Тяжёлая гнетущая тишина вползла в комнату и придавила острый копьевидный лепесток светильника, увядающим бутоном склонившийся к щербатому краю сосуда с оливковым маслом.

— Я выполню волю отца, — сквозь зубы процедил Савмак, не глядя на брата. — Прощай.

— Пусть хранят тебя наши боги, — с облегчением вздохнул Зальмоксис, поднимаясь из-за стола.

— Постой, — придержал его за рукав юноша. — Скажи, как… мать?

— Я ждал этого вопроса… — военачальник скифов виновато опустил глаза. — Она ушла к предкам.

— Давно?

— Две зимы назад. Мы её похоронили в царском некрополе и справили, как подобает, поминальную тризну. Прими моё сочувствие…

— Мы?

— Если честно — я, — Зальмоксис избегал взгляда Савмака. — Без тебя ей было трудно… Она ждала. Верила, что ты жив…

— От чего она умерла? — каким-то деревянным бесцветным голосом продолжал расспрашивать юноша.

— Наверное, простыла. Зима была холодной, вьюжной. В сыроварне ей не нашлось места, она перебивалась случайными заработками… Я помогал ей, чем мог, но, к сожалению, в Неаполисе, сам знаешь, мне приходится бывать редко, всё больше в степи, вместе со своим отрядом. Так что и с едой у неё было туговато…

— Палак не прощает обид… — чересчур равнодушно, чтобы можно было ему поверить, тихо обронил Савмак.

Зальмоксис промолчал.

— Иди. Спасибо тебе… за всё… — на лице царевича не дрогнул ни один мускул.

— Прощай. Свидимся… — хрипло выдохнул Зальмоксис и неожиданно обнял юношу. — Держись…

Затем, будто устыдившись необычного порыва, резко оттолкнул его и, словно громадная кошка, бесшумно выскользнул из комнаты. Скрипнула дверь, и лёгкий сквозняк потушил слабеющее пламя светильника. В доме воцарился мрак.

Некоторое время в комнате было тихо. Затем послышалось тихое гортанное пение. Звуки росли, ширились, отталкиваясь от стен, падали на пол, чтобы снова взмыть к потолку почти нечеловеческим воплем, больше похожим на рёв дикого зверя.

Закрыв глаза и подняв руки к небу, Савмак пел старинную песнь мести, ещё более древнюю, чем племена сколотов.