Митридат

Но что это? — лениво закивал метёлками ковыль, и косматое существо, похожее на небольшого медведя, взобралось на пригорок. Безрукавка из лохматой овчины мехом наружу не могла скрыть широких плеч; под нею виднелась рубаха из тонкой замши, заправленная в кожаные штаны. Человек присел на корточки и внимательным взглядом окинул степь. Его раскосые чёрные глаза поблескивали остро и тревожно, но широкоскулое обветренное лицо было неподвижным и бесстрастным.

Неподалёку от него, на расстоянии двух-трёх стадий, серебристую гладь ковыльного моря рассекала узкая лента степной дороги. Прямая, как тетива лука, она тянулась до самого горизонта, упираясь в пыльное облако, которое медленно росло, вспучивалось, приближаясь к пригорку, где притаился звероподобный человек. Вскоре уже можно было различить низкорослых мышастых волов, запряжённых в тяжело нагруженные повозки. По сторонам каравана ехали всадники, безмолвные и понурые, изредка с надеждой поглядывающие на небо: не появятся ли тучи, чтобы закрыть хоть ненадолго беспощадное солнце, неподвижно застывшее в блёклой голубизне.

Сосчитав на пальцах всадников — это были воины охраны каравана, легковооружённые наёмные гиппотоксоты — человек в безрукавке издал тихий горловой звук, будто каркнул по-вороньи: «Кхр-р-рах…», что, похоже, означало удовлетворение, сполз с пригорка и словно растворился в высокой, по пояс, траве.

— …Я плавлюсь, как кусок бараньего жира на противне, — боспорский купец Аполлоний, толстый, обрюзгший мужчина с маслянистыми карими глазами, жалобно посмотрел на странствующего рапсода[168] Эрота, ища сочувствия.

— До источника осталось не более двадцати стадий, — невозмутимо ответил рапсод.

Они расположились на передней повозке в тени холщового тента, закреплённого на двух дугах. На Эрота жара, казалось, не действовала вовсе. Он был худощав, невысок ростом, с крепкими жилистыми руками, не знавшими покоя. За время путешествия от стен Пантикапея[169] до этих мест рапсод успел смастерить две свирели, которые подарил возничим, починил лук одному из воинов охраны, украсил резьбой рукоять нагайки. И сейчас он был занят — менял струну на своей видавшей виды кифаре.

Рапсода Аполлоний подобрал в предместье столицы Боспора, возле харчевни, где тот в хорошем подпитии играл в кости. Эрот охотно согласился провести караван Аполлония через скифскую равнину к главному городу государства варваров Неаполису[170], так как ему уже приходилось там бывать. Проигравшийся вдрызг рапсод на глазах изумлённого купца отдал партнёрам плащ и флейту и бодро вскарабкался на повозку.

От платы за свои услуги он, к тайной радости купца, отказался, в еде был неприхотлив, зато вина любил самые лучшие, и Аполлоний только вздыхал от досады, наблюдая, с какой быстротой убывает дорогое книдское из вместительного дорожного бурдюка.

— Бывает и жарче, — заметил рапсод, отложил кифару в сторону и с явным удовольствием наполнил чаши. — Испей, Аполлоний, и дорога тебе покажется короче, а солнце скроется в облаках твоей умиротворённой души.

— О-о… — простонал купец и вместо вина отхлебнул из кувшина воды. — Нет, это невыносимо… — он вылил остаток на мокрый от пота хитон. — Если не умру, клянусь, больше никогда не пойду летом в эти края.

— Зимой нас бы уже занесло снегом, или сожрала волчья стая. От мороза в этих местах у человека стынет кровь в жилах и лопаются струны кифары. Весной свирепствуют ветры, которые могут свалить всадника вместе с конём, а осень приносит проливные дожди. Поэтому трудно сказать, что лучше: получить солнечный удар, отморозить ноги, нахлебаться воды по самую завязку или свернуть шею, свалившись от ураганного ветра в балку, — как ни странно, их на этой равнине хватает.

— Откровенно говоря, меня больше волнует другое… — Аполлонию, стало немного легче от обливания; он потянулся к чаше с вином, выпил. — Купцы, торгующие со скифами[171], боятся везти свои товары в Неаполис из-за разбойников. Приходится пользоваться услугами посредников из Ольвии. Выгоды никакой, одни убытки — ольвиополиты чересчур дорого берут за это, — купец грузно заворочался, устраиваясь удобней. — Раньше я торговал хлебом, жил в достатке. Но кто теперь покупает нашу пшеницу? Египетская дешевле и лучше. Да и на море неспокойно — сатархи[172], эти лестригоны[173], порождения Ехидны[174], подстерегают суда возле берегов Таврики, а киликийские пираты топят купеческие караваны у входа в Боспор Фракийский[175]. Прошлым летом я спасся от них чудом…

— Нужно было принести жертвы Ахиллу Понтарху, — назидательно сказал рапсод. — Богатые жертвы. Не забывай, что боги и богоравные герои благоволят больше к тому, кто не скупится. Отнеси на алтарь храма не какого-нибудь старого козла, а приличную мошну с золотом, и можешь быть уверен, что этот дар не останется незамеченным.