Митрополит Филипп и Иван Грозный

Уехав из Москвы в Александровскую слободу, Иван Грозный отказался от престола и разразился грамотой, в которой обвинял служилую знать, дворян, приказных людей (чиновников) в изменах, разорении казны, пренебрежении службой. Особая укоризна касалась духовенства: «И в чем он, государь, бояр своих и всех приказных людей, также и служилых князей и детей боярских похочет… в их винах понаказати… архиепископы и епископы и архимандриты и игумены, сложася з бояры и з дворяны, и з дьяки, и со всеми приказными людьми, почали по них же государю царю и великому князю покрывати». Митрополит не назван, но царь явно метил в него. Между тем посадские люди получили иную грамоту, где говорилось, что на них Иван Васильевич гнева не держит. Таким образом, Иван IV провоцировал ситуацию, в которой торгово-ремесленный люд столицы мог подняться на бунт против верхушки общества. Русская аристократия и Церковь отправили в Александровскую слободу делегацию – вести переговоры о возвращении царя на царство. Из этих-то переговоров и родилась в январе 1565 года опричнина. Но вот какая деталь: митрополит Афанасий не поехал упрашивать Ивана Васильевича о прощении, о новом утверждении государя на царстве. По его указанию в слободу отправились люди пониже рангом. Как видно, владыке не по душе пришлась царская затея – стравить разные части общества. Иван IV требовал от Церкви не препятствовать казни тех, кого он считал изменниками. Представители духовенства согласились на это условие, но Афанасий всё-таки не освятил эту сделку своим присутствием. Вскоре с плахи скатились головы пятерых служилых аристократов. Их государь считал главными виновниками кризиса. По всей видимости, Афанасий этих казней не одобрил. Царь грубо вмешался в процедуру возведения в сан Коломенского епископа. Афанасий стерпел. У Ивана Васильевича появились основания рассчитывать на абсолютную покорность Церкви. И вдруг митрополит, презрев обещание более не печаловаться об опальных, вступился за боярина Яковлева, впавшего в немилость. Конфликт между главой Церкви и государем принял осязаемые формы. Не решаясь обострять его, Иван IV «отдал вины», т. е. простил боярина.

Афанасий с печалью смотрел на всеобщее озлобление, воцарившееся из-за опричнины. Он предчувствовал грядущие потрясения, однако сделать ничего не мог. Ему не хватило духа восстать против опричных порядков, но оказалось достаточно, чтобы не поддерживать их. Какой выход оставался? Положить митрополичий посох. Пройдет совсем немного времени, и вспыхнет первое антиопричное выступление, казни возобновятся, подтвердятся худшие предчувствия Афанасия… Но к этому мы вернемся чуть погодя, в связи с митрополичь им правлением Филиппа.

Так или иначе, весной 1566 года Иван IV оказался в неприятном положении. Опричнина привела к столкновению с главой Церкви. И если оно приняло мягкую форму, то только благодаря смиренному характеру Афанасия. А продолжение конфликта сулило прямую «поруху» царскому имени.

Иван IV должен был отнестись к выбору нового митрополита с большим тщанием и большой осторожностью. Он находился тогда в зените всевластия, именно от его решения зависело, кто займет митрополичью кафедру.

И государь в конечном итоге возвысил максимально неудобного для себя человека. Почему?

Почему именно Филипп?

Поставление его в сан выглядит парадоксальным.

Кто он такой? Игумен обители, стоящей за тридевять земель от столицы, на самом краю державы. Пусть известной, но всё-таки не чета Троице-Сергиеву монастырю или, скажем, Кирилло-Белозерскому. Да и слава Соловков во многом создалась благодаря неусыпной деятельности Филиппа… Столичное духовенство, из которого обычно и выходили митрополиты, думать не думало о Филиппе. Царь его едва знал. Царь на Соловках ни разу в жизни не был. У Ивана IV в церковной иерархии хватало верных исполнителей его воли, но он почему-то не стал поднимать до высот митрополичьей власти никого из них.

Допустим, Иван Васильевич в ту пору испытывал сильнейшее раздражение против московского духовенства. Оно противилось царской затее с опричниной. Во всяком случае, какая-то его часть. Ну а те, кто оставался покорен государю, как видно, не вызывали у него уважения.

Сердясь на непокорство Афанасия, не любя, может быть, каких-то столичных монастырских настоятелей, невысоко оценивая угодливое служение других духовных особ, Иван Васильевич продолжал испытывать благоговение перед Церковью в целом. Он еще не ударился в кровавое неистовство, он еще не учинил чудовищный Слободской орден, он еще не губил архиереев и архимандритов. Нет оснований думать, что в день основания опричнины всё доброе в душе государя куда-то исчезло и на место его пришло одно только черное беснование. Страсти, раздиравшие государя, не все еще выпростались из его сжатого кулака, худшие пока не получили свободы.

Всякое нравственное падение имеет долгую биографию, и пусть даже цветут его цветы, плодов еще долго может быть не видно…