Митрополит Филипп и Иван Грозный

В декабре 1567 года состоялся Собор, в котором принял участие сам Иван Васильевич, вернувшийся из неудавшегося похода. Вал репрессий уже обозначился и постепенно нарастал. Настроение царя изменилось. Если раньше он мог пойти на компромисс, то теперь страстно желал уничтожить всех, кого считал врагами. Опричнина с 1565 года существовала в полуспящем положении. Военные силы ее участвовали в боевых действиях очень ограниченно. Карательные действия на протяжении почти трех лет бывали редки. Административный аппарат рос неспешно, управление опричными землями получило, по сравнению с земщиной, упрощенный вид. Старомосковское общество надеялось – и, должно быть, не столь уж безосновательно, – что государь всё-таки отменит опричнину. Надо полагать, у него самого могли быть колебания на этот счет. Но только не теперь.

Всё изменилось.

Опричнина вступала в новую стадию. Гораздо более жесткую.

И у Ивана Васильевича появилось, что сказать Церкви. Потому и пришлось созывать в столицу архиереев.

Помимо Филиппа на Соборе присутствует еще девять главнейших архиереев, а также настоятели монастыре и государевы думные чины. Происходит не Архиерейский собор и не Земский, а скорее Поместный, хотя и сокращенного вида.

Царь просит у Собора благословение на то, чтобы «…царство разделити и свой царский двор учинити во Александрове слободе». Собственно, царство и без того уже было разделено в 1565 году, когда учреждалась опричнина. Речь идет об углублении опричных порядков.

Во-первых, центр управления переносился с опричного двора, стоявшего в центре Москвы, рядом с Кремлем, на территорию Александровской слободы. А до нее из столицы два дня пути, как тогда считали. Иными словами, у России появился второй столичный центр. Государь и раньше бывал в Слободе, там велось обширное строительство как минимум с 1566 года. Однако теперь она из второстепенной резиденции становилась главной. Позднее на протяжении нескольких лет Иван IV жил в Слободе, а в Москве лишь бывал. В дипломатической переписке стали говорить, что царь «… государство свое правит на Москве и в Слободе». Очевидно, Иваном IV двигало желание обезопасить себя от народного выступления или заговора знати.

Во-вторых, начались массовые репрессии, пали первые жертвы. Как тут Церкви печаловаться об опальных, если опричные отряды в провинции резали всех под гребенку, кто попадался им в имениях Федорова-Челяднина и близких к нему людей? По обычаю, от опалы до казни проходило какое-то время, а тут лишь по факту казни узнавали: вот, опальный был человек… Явно, царю понадобилась полная воля в жизни и смерти подданных – настолько полная, чтобы Церковь молчала или одобряла пролитую его слугами кровь. Чтобы Церковь не вмешивалась.

В-третьих, разрастался опричный административный аппарат, отбирая у земского многие функции управления на местах, которые тот первоначально сохранил. С рубежа 1567–1568 годов опричные власти максимально обособлялись от земских.

Вот о чем объявил Иван Васильевич иерархам на Соборе. И вот на что он потребовал благословения.

Итак, сам царь «разделял» свое царство. Пройдут десятилетия, а огненная черта, проложенная по русским землям опричным разделом, всё еще будет сохраняться в сознании людей. Минет великая Смута XVII века, и даже после ее ужасов память об опричных годах не исчезнет. Мудрый историописатель XVII века дьяк Иван Тимофеев отзовется о деяниях Ивана Васильевича с печалью: «От замысла, исполненного чрезмерной ярости на своих рабов, он сделался таким, что возненавидел все города земли своей и в гневе своем разделил единый народ на две половины, сделав как бы двоеверным, – одних приближая, а других отстраняя, оттолкнув их как чужих… всю землю своей державы он, как секирою, рассек на две половины…»

Возвращаясь к декабрьскому Собору 1567 года: на всё это Иван Васильевич потребовал у Церкви благословения. И первым лицом, которое обязано было ответствовать ему, оказался в ту пору митрополит.

Как мог Филипп благословить страшную вражду, посеянную царем, его немилосердное отношение к своему народу? Иван Васильевич топтал евангельский дух любви, не слушая никого. Какое мог ему дать Филипп на это благословение? Он, выученик строгих монахов, знал: худшие мысли, горчайшие соблазны приходят к человеку через страсти, если он не способен владеть ими. Царь, артист на троне, умнейший книжник, опытный политик, к сожалению, время от времени отпускал вожжи собственных страстей. И тогда они его несли куда ни попадя – в кровь, в злобу, в безбожие.

Как видно, в конце 1567 года преобладающими страстями в душе Ивана IV были страх и ярость. Ужас перед заговорщиками, которые теперь мерещились повсюду, понятен. Но гнев, наверное, сказался на его натуре сильнее. Филипп видел: на Ивана Васильевича нашло тяжелое помрачение. В таком состоянии его нельзя благословлять ни на что. В таком состоянии царь может лишь сокрушать Заповеди, увлекая за собой верных слуг и находя советчиков среди злейших из них.