Митрополит Исидор Киевский (1385/1390–1463)

Сперва, после приема в Кремле, он, вероятно, стал входить во внутреннюю жизнь митрополии и, в частности, описывать имущество казны, о чем красноречиво свидетельствуют надписи на некоторых греческих рукописях, которые ныне хранятся в Ватиканской библиотеке, а ранее принадлежали митрополичьей казне. Надписи сделаны на греческом языке и несомненно рукой Исидора, в большей своей части имеют одно и тоже содержание и на русском языке звучат следующим образом: «Эта книга пресвятейшего митрополита Киевского и всея Руси господина Фотия, которую он дал в митрополию Москвы, и пожелавший похитить ее да будет проклят 318-ю богоносными отцами и да подвергнется отлучению от посвятившего (книгу)»^[316]. В числе этих рукописей, описанных митрополитом Исидором и потом вывезенных за границу, были: 2 кодекса из библиотеки свт. Фотия (Vat. gr. 394, 717 (сборник сочинений св. Николая Кавасилы)), другие греческие рукописи, прошедшие через руки Исидора, но не принадлежащие свт. Фотию. Среди них можно назвать следующие: список X–XI вв. «Истории Агафия» (Vat. gr. 151), сборник, содержащий Устав монастыря св. Саввы и другие статьи (Vat. gr. 784), сборник богословских сочинений (Vat. gr. 840), Анфологион (Vat. gr. 779) и сочинения о примате папы (Vat. gr. 1892)^[317], а также важный источник по истории древнерусского богослужения — Служебник (Vat. slav. 14) митрополита Исидора Киевского, созданный, возможно, во времена митрополита Киевского Киприана^[318].

Вероятно, к Исидору, как новому главе Русской Церкви, должны были явиться архиереи всех русских епархий. В июле 1437 г. приехал к Исидору и Новгородский архиепископ Евфимий II, о чем говорят русские летописи^[319]. Первоначально оба архиерея поладили, о чем свидетельствует встреча Киевского митрополита с почестями осенью того же года в Новгороде.

Мы помним, что Исидор оставил Константинополь тогда, когда византийцы во всю готовились к «Вселенскому» Собору и, приняв во внимание причины поставления его на кафедру, естественно сделать предположение, что это было время напряженной подготовки к предстоящему Собору.

Статья Никоновской летописи «О Исидоре митрополите» завершается повествованием об отъезде 7 июля 1437 г. архиепископа Евфимия в Москву^[320]; это наталкивает на мысль, что целью ее была не только встреча с новым митрополитом, но и посвящение русских епископов в константинопольские планы. Более говорить об этом не представляется возможным за неимением свидетельств.

По мнению некоторых исследователей, в это же время Исидор рукоположил Коломенского епископа Варлаама^[321].

Интересным и заслуживающим внимания является то, как отнесся к планам митрополита принять участие в Соборе великий князь Василий Васильевич. Софийская вторая летопись сообщает, что «сей Исидор отъ перваго дне начатъ тщатися къ съборному путешествію и колико въбраняхом ему, да не поидет; онъ же начатъ изветы сицевы творити, глаголя: яко немощно ми есть да не поиду; аще бо не поиду, имамъ отъ святейшаго патриарха вместо благословениа клятву приати»^[322]. Кроме того, «он вручил великому князю <...> письма царя и патриарха, в которых те просили "с великой любовью" московского государя, чтобы он "послал (на Феррарский Собор) утверждения ради православныя веры Московского митрополита Исидора"»^[323]. Никоновская летопись сообщает, что Исидор «клятву на ся възложи ничтоже странна и чюжа не принести от латынъ в Русскую землю от осмаго ихъ собора, но православіу истинное соблюсти греческаго закона, мняся мудрее мудрейших, и учинися з безумными в согласіи»^[324].

Русские летописи уверяют^[325], что великий князь крайне неодобрительно встретил намерение митрополита и высказал решительный протест против путешествия Исидора, согласие же свое дал весьма неохотно^[326]. Но напрашивается сразу вопрос: разве мог Василий Васильевич предвидеть исход Собора и измену Исидора? Конечно же, нет. Поэтому Е. Е. Голубинский^[327] это мнение считает вымышленным позднее, когда Флорентийский Собор уже состоялся и уния была провозглашена на Руси. Это он объясняет тем, что у великого князя не было объективных причин противиться желанию митрополита представлять Русскую Церковь на предстоящем Соборе, который должен был стать, по замыслу его инициаторов, Вселенским. Кроме этого, «надо полагать, — замечает исследователь, — что "красноречивый Исидор", этот выдающийся дипломат, нарисовал перед великим князем полную блеска грандиозную картину будущего состязания православных с латинянами, поражения и посрамления последних, славного триумфа православия, — и в душе отзывчивого молодого князя родилось сочувствие к тому доброму делу, результатом которого могло явиться соединение Церквей, о котором непрестанно молит православная Церковь и чего ждет с радостью и любовью»^[328].